Глава 6 основания экономической теории

6.1.  Новый экономический рационализм

Правильный путь построения методологии экономической науки состоит в философском анализе одной за другой экономи­ческих теорий. Добытые таким образом сведения можно обобщить и в результате получить относительно самостоятельный комплекс знаний, который как раз и принято называть философией (или методологией) экономической науки. Представленный выше про­ект развития методологии экономической теории предполагает создание энциклопедии философско-экономических наук. Мы не готовы к решению столь масштабного проекта. Пока он не реали­зован с желаемой степенью основательности даже широким сооб­ществом экономистов-методологов в целом. Тем не менее опреде­ленный объем знаний, позволяющий обсуждать ключевые пробле­мы методологии экономической науки, существует. Мы намерены воспользоваться этим обстоятельством в данной главе, где речь пойдет об избранных вопросах из числа тех, которые не были до­статочно подробно рассмотрены в предыдущих главах.

Считается, что постулат рациональности является основопола­гающим для мэйнстрима современной экономической науки. Ана­лиз обширной литературы, посвященный проблеме рациональнос­ти в экономической литературе, показывает, что существует, как нам представляется, один непреодолимый методологический по­рог. Он состоит в том, что многие авторы смело ослабляют посту­лат рациональности вплоть до принципа иррационализма. И тогда, когда кажется, что от рационализма удалось благополучно изба­виться, он вдруг появляется в образе математизации и компьюте­ризации экономической науки. Симбиоз иррационализма с мате­матикой, издавна считающейся оплотом рационализма, представ­ляется довольно странным. На наш взгляд, он является результатом весьма спорного философского понимания процесса принятия человеком экономических решений и осуществляемых в связи с этим поступков.

Изрядную долю путаницы в понимании рациональности при­менительно к общественным наукам внес М. Вебер, все еще при­знаваемый многими за абсолютный авторитет в аксиологии. Он выделял четыре типа поведений [34, c. 628—629]:

379

Целерациональное, если цель поставлена в соответствии с вне­
шними обстоятельствами;

Ценностно-рациональное, основанное на вере в безусловную
эстетическую, религиозную или любую другую составляющую
ценность определенного поведения как такового, независимо
от того, к чему оно приведет [34, c. 628];

Аффективное, т.е. Обусловленное аффектами или эмоциональ­
ным состоянием индивида;

Традиционное, т.е. Основанное на длительной привычке.
Слабость позиции М. Вебера определяется тем, что его список

Типов поведения приводится безотносительно к концептуальному строю общественных наук. Ему кажется, что он оперирует очевид­ными данными. Налицо явное заблуждение: от принципа теорети­ческой относительности знания не дано избавиться даже мысли­телю масштаба М. Вебера.

Попытаемся внести ясность в рассматриваемую ситуацию. Два обстоятельства являются, пожалуй, решающими. Цели не падают с потолка, они вырабатываются на основе ценностей. Почему люди ставят перед собой одинаковые или различные цели? Потому что они реализуют одинаковые или различные ценности. Цель высту­пает реализацией ценности. В поступках людей этот закон не зна­ет исключений. Итак, во-первых, недопустимо игнорировать цен­ностно-целевую природу концептов любой общественной, в том числе экономической, науки. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что ценностный концепт, или просто ценность, выступает как слитность («произведение») мысли и чувств, в том числе эмоций и аффектов. Ценность ≡ Мысль × Чувства. В мире людей еще никому не удалось обнаружить мысль без чувств или чувства, полностью избавленные от мысли.

Возвратимся к аргументации М. Вебера. Он отделяет цели от ценностей, причем последние прописываются им по ведомствам, малоавторитетным в науке (эстетика, религия). Чувства Вебер от­деляет от мыслей, поэтому появляется чисто аффективное поведе­ние. Эпитет «рациональное» Вебер соотносит с мыслями, но не с аффектами и привычками. Поэтому в его типологии социальных действий два вида поведения оказываются нерациональными.

В действительности же все четыре типа поведения, перечисля­емые Вебером, являются, строго говоря, ценностно-целевыми. Ценности, а значит, и цели могут быть усвоены субъектом в силу его погруженности в традицию, но от этого они не перестают быть тем, чем являются. Ценность может приобрести аффективный

_20

Характер, но и при этом она остается ценностью, хотя и своеоб­разной.

Особого внимания заслуживает термин «рациональный». Ла­тинское «ratio» означает расчет, некоторую последовательность акций, ведущих к достижению цели. Там, где есть ценность, при­сутствуют и цель, и расчет (возможно совсем элементарный или даже весьма вырожденный, как, например, в случае аффектов), а значит, и рациональность. Любая наука концептуальна, а следо­вательно, и рациональна в указанном выше смысле. Рациональ­ность выступает продолжением концептуальности, в том числе науки. Отметим специально, что рациональность соотносится с концептуальностью, а не с иррациональностью. Иррациональ­ность — это продукт философии, находящийся не в ладах с науч­ным пониманием действительности. Иррационализм — это не критика слабостей науки, а ее отрицание. Многие исследователи рассуждают об иррационализме весьма непринужденно. Им, как правило, кажется, что они вносят в «сухую», рационализированную науку свежесть чувств и эмоций. Но кто сказал, что теория и кон­цепты безжизненны? Эстетствующие философы Гёте и Ницше?

До сих пор мы старались характеризовать феномен рациональ­ности крайне осторожно, посредством философских категорий. Такая осторожность была вполне оправданной, ибо исследователи должны понимать, что один и тот же лексический термин, который используется в двух или нескольких теориях, имеет различный смысл. Нельзя допустить подмены терминов. Рациональность с точки зрения философии и экономической теории — это не обя­зательно одно и то же.

В экономической теории концепция рациональности была су­щественно актуализирована за счет идеи максимизации функции полезности, использования различных способов математического программирования и теории игр. При этом, как правило, считает­ся, что философской основой концепции рациональности явля­ются принципы методологического индивидуализма и «экономи­ческого империализма». Согласно первому из этих принципов индивид руководствуется устойчивой системой своих личных пред­почтений и стремится обеспечить себе максимальную полезность. «Экономический империализм» состоит в распространении прин­ципа методологического индивидуализма на неэкономические, в частности политические, науки.

Максималистские настроения представителей мэйнстрима все­гда вызывали возражения их оппонентов, особенно из числа ин-

327

Ституционалистов. Настоящий бунт против «максималистов» под­нял Г. Саймон, автор концепции так называемой ограниченной рациональности (boundedrationality) [160, 161]. Он выдвинул, при­чем от имени психологии, лозунг «Удовлетворенность против мак­симизации». Смысл его аргументации состоит в том, что требова­ние максимизации полезности оказывается излишне «жестким», не соответствующим реальности. Намного более реалистичным является положение, согласно которому субъекты экономики будут стремиться достигнуть удовлетворения своих стремлений.

Многочисленными исследователями было выдвинуто огромное число аргументов в пользу концепции ограниченной рациональ­ности: экономический субъект обладает не всей информацией, а тот, кто обладает ею, не в состоянии обработать ее исчерпывающим образом; он неминуемо ошибается, руководствуется привычками и неосознаваемыми мотивами, испытывает антипатию к целепо-лаганию и выбору наилучшего состояния; его индивидуальные предпочтения неустойчивы и к тому же не согласуются с обще­ственными нормами, а их также необходимо учитывать, и т.д. И т.п. Поток критических аргументов в адрес концепции рациональнос­ти не ослабевает, но и это, как нам представляется, крайне важно; еще лет двадцать тому назад наметилась тенденция плодотворного сотрудничества противоборствующих сторон. Все большее число экономистов пересматривает свое некогда критическое отношение к постулату рациональности экономической теории. Уважение к образу экономиста-рационалиста возрастает, что свидетельствует, пожалуй, о росте зрелости экономической теории. Попытаемся обосновать этот аргумент.

Рационалистов обвиняли в максимализме, формализме и даже мании величия (в связи с методологией «экономического импери­ализма»). Пожалуй, все три обвинения малоуместны. Это выясня­ется при четком выделении основополагающих для экономиче­ского рационализма черт. Недопустимо связывать характеристику рационализма с устаревшими представлениями. На наш взгляд, современный экономический рационализм основывается на сле­дующих положениях:

А)      люди, руководствуясь ценностями, ставят перед собой опре­
деленные цели;

Б)       достижение цели неминуемо имеет избирательный характер,
или, иначе говоря, связано с реализацией некоторых предпочте­
ний;

_22

В)       многообразие экономических ценностей и целей неизбежно
требует их сочетания;

Г)       реализация экономических целей предполагает учет внешних
факторов как природного, так и общественного содержания.

Из четырех приведенных положений основополагающее значе­ние имеет утверждение а). Всякая попытка отказа от него ведет к выходу за пределы экономической теории, а это, надо полагать, неприемлемо для любого экономиста. Мнение, что есть люди, ко­торые испытывают антипатию к постановке цели, бьет мимо цели. От всех целей может отказаться разве что камень, но никак не че­ловек. Несостоятелен также аргумент о том, что необразованные люди не сведущи в экономической теории. Верно, что они руко­водствуются эрзац-теориями и, соответственно, эрзац-ценностями. Но это все-таки теории и ценности.

Положения б) и в), а также г) имеют не только сугубо методо­логическую, но и математическую направленность. Путь к цели надо просчитать. Каким образом? На этот вопрос призвана найти ответ математика. Именно от ее имени появляются оптимизаци­онные критерии, характерные буквально для любой математичес­кой дисциплины, в том числе тех из них, которые с успехом ис­пользуются в экономике, а именно для математического анализа, теории матриц, математического программирования, теории игр. Как только экономист обращается к математическому моделиро­ванию — а без этого ему не обойтись — так тотчас же выходит на свет фактор если не максимизации, то, по крайней мере, оптими­зации. Именно таким образом устроена математика, с этим ничего не поделаешь. Создайте модель экономического субъекта, добива­ющегося удовлетворительного, по Саймону, решения своих проб­лем, и вам придется обратиться к критериям оптимизации.

Противопоставив максимизации удовлетворенность, Саймон проявил, на наш взгляд, известную непоследовательность. Ссыла­ясь на психологию, он ограничился приведением фактического положения — люди удовлетворяют свои стремления, но не дал ему концептуального обоснования. Люди испытывают удовлетворение тогда, когда они достигают поставленных ими целей, а последние, как неоднократно отмечалось, образуют органическое единство с ценностями. Нет никаких оснований для противопоставления удо­влетворенности максимизации. Что касается последней, то ее, ви­димо, целесообразно рассматривать как один из актуальных кри­териев оптимальности. Придавать этому критерию абсолютное значение не следует. Но его критикам следует учитывать, что, под-

323

Вергая критерий максимизации чрезмерной критике, они рискуют вообще остаться за бортом экономической науки, причем в сом­нительных объятиях иррационализма.

Обвинение экономического рационализма в формализме также не затрагивает существа экономической науки. Рационализм со­общает ей отнюдь не формальный, а по-настоящему содержатель­ный характер.

Методологический индивидуализм критикуется за то, что он не учитывает и не объясняет происхождение общественных норм. При оценке этого аргумента следует учитывать, что, во-первых, согласно методологическому индивидуализму субъект руковод­ствуется своими ценностями (предпочтениями). Вполне допуска­ется, что они могут совпадать с общественными нормами, усвоен­ными индивидом в процессе его социализации. А вот для объясне­ния происхождения общественных норм потенциала принципа методологического индивидуализма явно недостаточно. Но можно ли рациональным путем объяснить происхождение новых норм? Или же этот процесс является сугубо иррационалистическим?

Два последних вопроса вынуждают нас обратиться к проблеме научного творчества. Исследователь, руководствуясь принципом научного роста экономической теории, ставит перед собой цель создать новую теорию (Тн), которая была бы эффективнее устарев­шей (Ту). Ему надо совершить переход Т у→ Тн. Руководствуясь своими познаниями, он реализует игровую стратегию, неудачные ходы отбрасываются, а удачные преумножаются. Как нам пред­ставляется, налицо определенная, игровая форма рационализма. Для рационалиста переход Т у → Тн — чрезвычайно насыщенный и многозвенный процесс. Для иррационалиста тот же переход пред­стает как всего лишь одноразовое просветление (инсайт). Таким образом, рационализм не пасует перед проблемой научного твор­чества, в том числе и при выработке экономических норм.

Следует отметить, что нормы занимают в современном эконо­мическом рационализме весьма почетное место. Было время, когда рационализм связывали исключительно с позитивной экономиче­ской теорией. В этой ситуации иррационалисты выступали, как правило, от имени нормативной теории. За последние два десятка лет ситуация изменилась кардинально. «Прежнее противопостав­ление, — отмечает А.Н. Олейник, — следования нормам и модели рационального выбора, с развитием экономики соглашений и тео­рии общественного выбора устарело. Нормы следует рассматривать скорее как предпосылки рационального выбора и его результат.

324

Иными словами, рациональный выбор может быть осуществлен лишь в рамках определенной нормативной среды, а при ее отсутст­вии простейшие рыночные трансакции становятся невозможны­ми» [135, с. 52]. Этот же автор приходит еще к двум примечатель­ным выводам. «Существование множества процедур принятия решения возвращает нас к идее множества «рациональностей»… Причем полная рациональность является лишь предельным слу­чаем в ряду всех возможных процедур и способов взаимной интер­претации» [Там же, с. 62].

Наши представления о рациональности изменяются. Вплоть до середины ХХ в. В экономической науке рациональность понима­лась как дедуктивный вывод, однозначное следование из одних аргументов других, сопровождаемое соответствующими количест­венными расчетами. Теперь же рационализм приобрел плюралис­тический вид. Он сроднился наряду с дедуктивными также с ин­дуктивными, правдоподобными, вероятностными, немонотонны­ми и многими другими обоснованиями. Узкое понимание рациональности оказалось недостаточным для задач экономиче­ской прагматики. На фоне набирающего разгон вероятностного и плюралистического рационализма померк идеал жесткодедуктив-ного рационализма. А между тем он многими все еще рассматри­вается как единственный желанный причал научного познания. Отголоски тоски по классическому рационализму слышатся в та­ких терминах, как «ограниченная рациональность», «неполная рациональность», «истинная рациональность». От «ограниченной рациональности» переходят к «органической иррациональности» [74]. Создается впечатление, что в современной экономической теории укрепляет свои позиции не рационализм, а иррациона­лизм.

На наш взгляд, «ограниченный рационализм» и «плюралисти­ческий (вероятностный, игровой) рационализм» — это далеко не одно и то же. Ограниченный рационализм — удел человека заблуж­дающегося, совершающего ошибки в силу своего незнания. В ка­честве рационалиста ограниченным является и тот человек, кото­рый неверно использует таблицу умножения простых чисел, и тот, кто при принятии решения, оценивая вероятности событий, иска­жает теорему Байеса. Человек, по Попперу, существо ошибающее­ся, а поэтому он не может стать раз и навсегда идеальным рацио­налистом. Но там, где человек не ошибается, он перестает быть ограниченным рационалистом. Многообразие рациональностей не обязательно содержит ограниченный рационализм. В некоторых

325

Случаях, но далеко не всегда, спектр рациональностей может быть определенным образом упорядочен. И тогда выясняется, что по­тенциал вероятностного плюралистического рационализма (ВПР) выше потенциала однозначного дедуктивного рационализма (ОДР). Из вероятностного (читай: многозначного) рационализма можно получить однозначный, а вот обратная операция в прин­ципе невозможна. Актуален переход ВПР →> ОДР, но не ОДР →> ВПР. Целесообразно ли характеризовать ОДР как полный рацио­нализм? Конечно же нет, и ясно почему. ОДР не превосходит в концептуальной силе ВПР, а уступает ему. ОДР — это неразвитый рационализм, только и всего. Термин «полный рационализм» столь же неудачен, как и «неполный рационализм».

Дискуссии экономистов об «ограниченной», «неполной» и «полной» рациональности очень напоминают ситуацию в полеми­ке А. Эйнштейна и Н. Бора. Первый из них настаивал на том, что вероятностное описание является неполным. Прошли десятилетия, прежде чем идея о вероятностном описании как исчерпывающем суть физических явлений стала доминирующей в сообществе фи­зиков. Современная экономическая наука переходит на путь плю­ралистического (вероятностного) ценностно-целевого детерми­низма. Экономический рационализм становится другим, но он ни в коей мере не уступает дорогу иррационализму.

Оценивая состояние современного экономического рациона­лизма, следует отметить значительный вклад в его развитие пред­ставителей мэйнстрима. Лишь в своем классическом варианте нео­классическая школа жестко связала свою судьбу с однозначно-де­дуктивным рационализмом. Впоследствии именно в ее поле произошло становление, особенно благодаря теории игр, вероят­ностно-плюралистического рационализма. Что касается экономи­ческого институционализма, то и он никогда не был бы вотчиной иррационализма. Но в рационалистичном плане он всегда уступал неоклассике. Его обогащение рационализмом во многом происхо­дило за счет мэйнстримаa, прежде всего неоклассики. Но привер­женность неоклассиков к позитивной теории сыграло с ними злую шутку. Они упустили из виду рационалистическое содержание во многом отвергнутой ими так называемый нормативной теории. И теперь в области последней представители институционализма имеют в качестве рационалистов преимущество перед неокласси­ками.

Рационалисты укрепляют свои позиции не только буквально во всех областях экономической теории, но и за ее пределами, напри-

_26

Мер в политологии, социологии, правоведении. Именно в этой связи рационалистов стали обвинять в мании величия. Экономи­ческий «империалист» с его ориентацией на концепцию рацио­нального выбора как программу редуцирования всех обществен­ных наук к экономике конечно же несостоятелен. Но в отличие от «экономического империализма» рационализм никак не связан с редукционизмом. В конечном счете он выступает как конкретиза­ция содержания научного метода. Поверхностное понимание по­следнего приводит к риторике, часто направленной против раци­онализма как методологического принципа. Но развить научный метод от имени иррационализма пока еще никому не удалось.

Итак, постепенно происходит становление нового типа эконо­мического рационализма — вероятностно-плюралистического. Это становление сопровождается неадекватными характеристиками рационализма. Две главные негативные тенденции суть следу­ющие. С одной стороны, постоянно дает о себе знать тоска по ста­рому, однозначно-дедуктивному рационализму. С другой стороны, множатся попытки дополнить новый рационализм иррационализ­мом. Истоки второй тенденции, как нам представляется, надо ис­кать в некритическом восприятии историко-философского мате­риала. В курсах истории философии рационализм неизменно пред­ставляют как одну половину некоторого целого. Его дополняют то сенсуализмом, то иррационализмом, то интуитивизмом, то прак-сизмом. Все такого рода дополнения страдают одним и тем же не­достатком — они являются результатом поверхностного понима­ния существа научного метода. Рационализм как методологичес­кий принцип не нуждается в реабилитации. Актуальнее его адекватное понимание в интересах науки, в том числе экономиче­ской.