3.5.4. Прагматический аналитизм у. Куайна

Для нео- и постпозитивизма характерно исключительно вни­мательное отношение к основаниям науки. Эту традицию, бес­спорно заслуживающую всесторонней поддержки, пожалуй, с наибольшим энтузиазмом поддержал американский аналитик Уиллард Куайн. На американской почве европейским нео- и пос­тпозитивизму был придан весьма специфический, а именно праг­матический, вид. В результате вся философия науки окрасилась в прагматические тона. Последствия этого явления, как нам пред­ставляется, оказались отчасти как негативными, так и позитивны­ми. Их неоднозначность объясняется прежде всего тем, что праг­матический подход актуален для гуманитарных, но не для многих других наук, в том числе естествознания. Как бы то ни было, ана­литическая философия в американском изложении представляет в контексте данной книги значительный интерес.

По Куайну, наиболее бесспорные основания философствования сводятся к следующим [83, с. 40—41]: а) возбуждение чувственных рецепторов человека; б) язык как интерсубъективная социальная система знаков; в) избирательное поведение людей в различных ситуациях. Он стремился освободить философию науки от тех до­пущений, которые не выдерживают критики. В противополож­ность традиции, идущей от Локка, Куайн не признавал так назы­ваемый внутренний опыт, рефлексию, или же нечто аналогичное ей, например мышление. Ничего вразумительного сказать о внут­реннем опыте человека не удается, всякий раз выясняется, по Ку­айну, что сказанное касается соотношения чувственных реакций, языка и поведения. И только четвертого не дано. Так как Куайн отрицал внутренний опыт человека, то его эмпиризм оказался бо­лее радикальным, чем у наследников Локка, в том числе всех не­опозитивистов. По указанному основанию философию Куайна часто называют радикальным эмпиризмом. Этой характеристике фи­лософии Куайна не следует придавать слишком большое значение. Тексты Куайна свидетельствуют о том, что центральное значение из трех вышеуказанных оснований философствования он придавал языку. Его философия — это скорее лингвицизм, чем эмпиризм. Разумеется, этот лингвицизм вполне определенного толка, а имен­но эмпирического и поведенческого, т.е. Речь идет об эмпирико-бихевиористском лингвицизме. Куайн объявлял себя сторонником прагматизма Дж. Дьюи, для которого «значение не является пси­хической сущностью, оно является свойством поведения» [83, с. 40]. Но между Дьюи и Куайном есть существенное различие. Первый

756

Акцентировал свое внимание на поведении, а второй — на языке. Почему Куайн не восходил от чувственных реакций на ситуатив­ные стимулы к языку и поведению? Потому что сами люди вы­нуждены, как считал Куайн, на свой страх и риск конструировать систему мира, которая ориентирована на язык в большей степе­ни, чем на чувства. С редкой последовательностью Куайн пытал­ся реализовать избранную им методологию лингвистического прагматизма. Многие его выводы оказались весьма неожидан­ными.

Непостижимость референции [82, с. 339]. Референция как обо­значение объектов словами и другими знаками кажется вполне очевидной операцией. Но выясняется, что это не так. Даже в случае остенсивного определения, указывания на что-либо не ясно, на что именно указывается — то ли на все тело, то ли на его часть, а если на часть, то какую. Многим словам, в частности союзам, предлогам, междометиям, остенсивные определения вообще про­тивопоказаны. Итак, референция как самостоятельный акт, не опосредованный языком, в принципе невозможна. Несостоятель­ность референции кладет конец «мифу о музее», согласно которо­му каждому объекту соответствует слово. Как нам представляется, куайновская критика наивного понимания референции весьма ак­туальна.

Фундаментальными элементами семантики являются не слова, а предложения [82, с. 323]. Куайн подметил, что многие термины, опять же можно вспомнить о союзах, предлогах, местоимениях типа «тот», «который», получают экспликацию не сами по себе, а в составе предложений. Он пришел к выводу, что значения слов зависят от значения предложений. Слово — это предложение, ре­дуцированное настолько, что получается абсурд. Наш пример: ос­мысленным является предложение «x есть p», но не «х есть» или «есть» или «р».

Существовать — значит быть значением связанной переменной [82, с. 328]. Поведение человека не может обойтись без интереса к тому, что признается существующим. Но что именно признается существующим? Сильно упрощая аргументацию Куайна, но сохра­няя ее существенные моменты, обратимся к пропозициональной функции «x есть p». Существующим признается только такое х, которое удовлетворяет предложению «x есть p». Итак, существо­вать — значит быть значением связанной переменной. Такой вывод прекрасно координирует с логикой предикатов, в которой исполь­зуются кванторы, в частности квантор всеобщности. Все научные

757

Законы можно записать в кванторном виде. Итак, в науке прини­маются не любые объекты, а лишь те, которые выступают значе­ниями введенных нами переменных.

Принцип онтологической относительности: онтология определя­ется, во-первых, конкретной теорией, во-вторых, способом перевода предпосылочной теории в другую [83, с. 59]. Что мы принимаем за объекты? Этот вопрос связан с языком, выступающим как теория. Таким образом, все объекты теоретичны. Но возможны разнооб­разные языки и, следовательно, отличающиеся друг от друга тео­рии. Значит, теоретическая относительность объектов существует не в единственном экземпляре. Онтология относительна в двояком смысле, как и указано в начале абзаца.

Концепция неопределенности перевода: «не существует реальнос­ти, относительно которой тот или иной перевод можно признать верным» [82, с. 342]. Рассуждая гипотетически, согласно установ­кам прагматизма этой реальностью могла бы быть система поведе­ния. По Куайну, системы поведения являются самыми различны­ми и у нас нет возможности привести их к общему знаменателю. Следует отметить, что концепция неопределенности перевода, со­гласно которой невозможна субординация теорий, вызывает воз­ражения.

В нео- и постпозитивизме теория сверяется с эксперименталь­ными данными. Они-то и представляют собой ту реальность, от­носительно которой определяется, какая теория сильнее, истиннее. Куайн мог бы присоединиться к этому методологическому реше­нию, проторив дорожку от чувственных возбуждений к данным наблюдений. Однако он этого не сделал. Видимо, потому, что был чрезмерно увлечен системами поведения. Но относительно по­следних он настолько немногословен, что его анализ представля­ется незаконченным. Анализ систем поведения без обращения к проблематике специальных наук вряд ли может быть состоятель­ным. Если бы Куайн обратился к феномену роста научного знания, то ему, надо полагать, пришлось бы отказаться от концепции не­определенности перевода.

Отрицание аналитических предложений. Куайн подметил, что в неопозитивизме теоретические предложения редуцируются к пред­ложениям наблюдения. Но когда речь заходит о математике и ло­гике, которые состоят из аналитических предложений, это прави­ло нарушается. Напомним читателю, что предложение считается аналитическим благодаря своей форме и значению терминов, вхо­дящих в него. Карнап пришел к выводу, что в рамках последова-

758

Тельного эмпиризма смысл аналитических предложений невоз­можно определить. В споре, который разгорелся между Карнапом и Куайном, учителем и учеником, каждый остался на своей пози­ции. В следующих разделах параграфа выяснятся основания, по которым, на наш взгляд, следует отдать предпочтение позиции Карнапа, отличавшего аналитические предложения от синтетичес­ких.

Совокупность наук есть единое целое, граничными условиями ко­торого является наш чувственный опыт [245, с. 38]. В совокупность наук Куайн включал буквально все дисциплины, от истории до математики. Оригинальность позиции Куайна состояла в том, что он отказывал отдельным наукам в опытных данных (читай: в воз­буждениях чувств). Лишь все вместе они соприкасаются с ними. Налицо определенная форма холизма. Ее истоки, видимо, опреде­ляются убеждением Куайна, что смысл слова выясняется в контек­сте предложения, а смысл последнего — в контексте самого языка. Холизм Куайна настолько радикален, что ему приходилось отри­цать как достаточно отчетливую структурированность науки в це­лом, так и каждой отдельной науки в частности. Ясно, что холизм Куайна не мог быть согласован с признанием различий аналити­ческих и синтетических предложений. Для него математика явля­лась экспериментальной наукой едва ли не в той же самой степени, что и, например, физика. Холизм Куайна вызывал резкие и, дума­ется, вполне оправданные возражения. Как именно взаимосвязаны между собой науки, выясняется лишь после тщательного анализа их междисциплинарных связей, который в трудах Куайна отсут­ствует.

Тезис Дюгема—Куайна: данные экспериментов учитываются в процессе постепенной трансформации науки в целом. Этот тезис, по сути, является следствием выбранной Куайном версии холизма, в которой наука выступает как обширное целое, способное пере­работать новые порции знания в любом своем регионе. До научных революций дело никогда не доходит. Согласно П. Дюгему, исто­рику физики начала ХХ в., перед судом экспериментальных дан­ных всегда оказывается не отдельное положение теории, а сама она в целом. Так называемые решающие эксперименты, которые по­зволяют выбрать между двумя предложениями или двумя теория­ми, невозможны. Даже самые «громкие» эксперименты приводят не больше, чем к частичной трансформации теории, причем она может быть осуществлена различными способами. Иначе говоря, конвенционализм состоятелен. Тезис Дюгема — Куайна трудно

759

Согласовать с далеко зашедшей дифференциацией наук, в рамках которой учитывается структурированность как науки в целом, так и отдельных наук. Поппер резко возражал против холизма Куайна и Дюгема [147, с. 360], и по нашему мнению, он был прав.

Подведем некоторые итоги. Философия науки Куайна — пре­красный образец аналитического прагматизма. Огромный интерес представляют его выводы относительно: а) неочевидного характе­ра референции; б) особого научного статуса предложений; в) роли переменных; г) критерия существования; д) принципа онтологи­ческой относительности. Более спорны его выводы относительно: а) неопределенности перевода; б) отсутствия аналитических пред­ложений; в) холизма (неструктурированности) науки; г) недис­кретного характера трансформации науки и теорий. Разумеется, спорные выводы Куайна ни для кого не являются обязательными и при желании им можно придать более приемлемый вид. В ка­честве философа науки Куайн — мыслитель масштаба Карнапа и Поппера. У всех трех есть чему поучиться.

В заключение данного подпараграфа имеет смысл хотя бы вкратце указать на две философские концепции, которые по свое­му смыслу ближе к прагматизму, чем к какому-либо другому фун­даментальному философскому направлению. Речь идет об опера-ционализме и инструментализме.

Ведущим операционалистом считается не экономист П. Саму-эльсон, который как-то вскользь высказался в пользу операциона-лизма, а Нобелевский лауреат по физике П. Бриджмен. «Основная идея операционального анализа, — отмечал он, — довольно проста, а именно: нам не известно значение понятия до тех пор, пока не определены операции, которые используются нами или нашими коллегами при применении этого понятия в некоторой ситуации» [218, с. 8]. Обычно суть операционализма видят в том, что, как от­мечал Поппер, «теоретические понятия должны быть определены в терминах измерительных операций. Вопреки этой точке зрения можно показать, что измерения предполагают существование тео­рий. Измерение не существует вне теории, и нет операций, кото­рые можно было бы удовлетворительно описать с помощью нете­оретических терминов» [147, с. 285].

Согласно инструментализму теории нужны для чего-то, напри­мер для предсказания будущих событий или преодоления проблем. Считается, что инструментализм был развит в трудах американ­ского прагматиста Дж. Дьюи. Критики инструментализма, в том числе Поппер, отмечают, что в нем теории играют всего лишь

160

Вспомогательную роль и, следовательно, умаляется их статус [147, с. 286]. Среди европейских авторов широко распространено мне­ние, что прагматисты перескакивают через процесс понимания, который приглушается активизмом. Уже в подпараграфе 3.5.6 вы­яснится, что ставить знак равенства между прагматизмом и теоре­тической поверхностностью нет никаких оснований.