4.3.  Альфред маршалл: Поздний Позитивизм

Мало кто сомневается, что пиковым достижением экономи­ческой науки XIX в. Являлись знаменитые «Принципы экономикс» А. Маршалла, первое издание которых датируется 1890 г. Менее известно, что и в области философии экономической теории Мар­шалл также не знал себе равных. Опубликованная впервые в 1891 г. Работа Д.Н. Кейнса (отца Д.М. Кейнса) «Предмет и метод полити­ческой экономии» [72] была посвящена методологическим вопро­сам экономической науки. Но в философском отношении она отнюдь не сильнее «Принципов экономикс» Маршалла. В отличие от Д.Н. Кейнса Маршалл сумел добиться гармонии экономической теории и философии. Его основное преимущество перед Д.Н. Кейн-сом состоит в том, что он глубже последнего понимает суть эконо­мической теории. С учетом сказанного мы решили представить

21_

Состояние философии экономической теории конца XIX — начала XX в. Воззрениями Маршалла. О теории Д.Н. Кейнса см. [24, с. 136-141]).

При философской характеристике воззрений того или иного экономиста прежде всего необходимо обращать внимание на по­нимание им статуса экономических понятий. По Маршаллу, эко­номические законы относятся «к тем областям поведения челове­ка, в котором силу действующих в них побудительных мотивов можно измерить денежной ценой» [113, т. 1, с. 89]. Сказано просто, но исключительно сильно. Маршалл всегда подчеркивал, что в экономической теории речь идет не о любых побудительных мо­тивах, а лишь о тех, которые измеряются в денежных единицах. По сути, маршаллианские «побудительные мотивы, измеряющиеся в деньгах», — это не что иное, как экономические ценности в их мен­тальной форме. Теорией ценностей как понятий Маршалл не вла­дел, но суть их он излагал правильно. Очень важно, что Маршалл интерпретировал экономические ценности как побудительные мо­тивы. Это означает, что именно они придают жизненность всей системе экономических отношений.

Объясняя свою позицию, Маршалл вполне справедливо дис­танцировался от гедонизма и утилитаризма с их акцентом на чув­стве удовольствия [113, т. 1, с. 72]. Он мучительно искал термино­логию, которая позволила бы ему выразить специфику экономи­ческих ценностей в ментальной области. Экономист, полагал Маршалл, стремится выполнить свой долг, добивается удовлетво­ренности своей деятельностью [Там же, с. 72—73]. Маршалл посто­янно начеку, он никогда не забывал о денежном выражении мен­тальных форм, что позволяло ему не покидать сферу экономиче­ского.

Начав с ментальных ценностей, Маршалл, поскольку наука не заканчивается сферой сознания, естественно, должен был перевес­ти их каким-то образом в языковую и предметную области. Он описывал сложный процесс поиска адекватных экономической сути терминов, сила которых проявляется в их употреблении [113, т. 1, с. 111]. Понятия необходимо формулировать четко, но их упо­требление не должно быть излишне жестким; в частности, оно должно допускать переход от научного языка к повседневному. Маршалл придерживался градуалистической позиции: уточнение фактов и точек зрения всегда позволяет перейти от повседневного языка к научному, а от него, при необходимости, вновь к первому из них. Он обращал внимание на нетривиальный характер эконо-

278

Мических споров [113, т. 3, с. 214], но не извлекал из этого наблю­дения каких-либо важных методологических выводов.

Предметный уровень науки Маршалл обсуждал посредством понятия «издержки производства», которые измеряются в их «де­нежном выражении» [113, т. 2, с. 33]. Стоимость товаров регулиру­ется как спросом, так и издержками производства. Незыблемое правило Маршалла состоит в том, что на какой бы стороне, то ли спроса, то ли предложения, ни выступал бы экономический субъ­ект, он руководствуется как раз теми мотивами, которые измеря­ются в деньгах. Деньги — это тот предел, за который Маршалл не заходит ни на миллиметр, что свидетельствует о его экономической избирательности. У него нет ни полезности, ни труда, которые имели бы экономический смысл без их денежного выражения, до института денег. Именно это отличает Маршалла как от сторонни­ков трудовой теории стоимости, так и от их решительных оппонен­тов из числа тех, кто видит в полезности не сугубо экономический, а какой-то универсальный психический феномен.

Позиция Маршалла была плохо понята. Его многократно об­виняли в компромиссности и эклектике, в желании синтеза несо­единимого. Эти упреки были бы правомерными в случае, если Маршалл объявил бы себя сторонником понимания полезности и труда как неэкономического фундамента экономического. Но именно этого Маршалл никогда не делал. Он не сводил деньги ни к труду, ни к полезности. Маршалл рассматривал их как изначаль­ный экономический феномен, не нуждающийся в объяснении. Такое решение оставляет без многих желательных разъяснений вопрос о природе денег, но зато избегает ловушек психологизма и натурализма, столь характерных для сторонников соответственно теории субъективной полезности и теории трудовой стоимости. На наш взгляд, Маршалл не раскрыл механизм вменения ценностей продуктам труда. С феноменом вменения ценностей он не был зна­ком.

Но каким образом вырабатываются экономические понятия? За счет группировки «материала», в которой собраны сходные (кур­сив наш. — В.К.) по своей природе факты и суждения, в результате чего исследование одного может пролить свет на другой» [113, т. 1, c. 96—97]. Именно таким образом, в процессе развития принципов анализа и доказательства «находят многообразие в единстве и един­ство в многообразии» [113, т. 3, с. 219]. Мыслитель масштаба Мар­шалла занят поиском не единства и многообразия как таковых, а их органической сопряженности, взаимопроникновения. Но это и

21_

Есть путь к любым понятиям, ибо именно они, и только они, за­ключают в себе разом и единое, и многообразное.

«Индукция, дополненная анализом и дедукцией, соединяет вместе соответствующие классы фактов, упорядочивает их, анали­зирует и выводит из них общие формулировки, или законы. Затем на некоторое время главную роль приобретает дедукция: она ассо­циирует некоторые из этих обобщений друг с другом, выводит из них гипотетически новые и более широкие обобщения или законы и затем вновь прибегает к индукции, чтобы выполнить основную долю работы по сбору, отсеиванию и упорядочению этих фактов таким образом, чтобы проверить и «верифицировать» новый за­кон» [113, т. 3, с. 225].

Интересная с точки зрения интеллектуала европейско-конти-нентальной закалки особенность теории познания Маршалла со­стоит в его неизменном рассмотрении в качестве предпосылки научного разума здравого смысла. «Здравый смысл и природный ум могут много дать для анализа, но не будучи достаточными для всех целей» [Там же, с. 220]. Они не позволяют проникнуть на большую глубину от поверхности явлений либо за пределы опыта человека. Маршаллу важно показать, что между научным и нена­учным разумом нет пропасти. Всегда возможен переход от здраво­го смысла и природного ума, погруженных в опыт жизни, к эконо­мической теории. Она — удел не только избранных, но и всех нор­мальных людей.

Маршалл всегда и во всем градуалист, он стремился к непре­рывности эпистемологических переходов. Поэтому Маршалл не задерживался надолго в одной из областей познания, ибо в резуль­тате из поля зрения могла выпасть другая. Он не терпит длинных как индуктивных, так и дедуктивных цепей рассуждений. Находясь в индуктивном поле, Маршалл спешит к дедукции, а от нее вновь к индукции. Под ногами исследователя всегда должна быть какая-то твердая эпистемологическая почва, индуктивно-фактуальная или дедуктивно-понятийная.

Самое главное не только для экономиста, но и для человечества в целом — это идеи, а не материальное богатство [Там же, с. 222]. Вооруженный идеями, человек достаточно быстро восстановит уничтоженное богатство. А вот потеря идей повергнет человечество в нищету. Эти и многие другие суждения свидетельствуют о том, что Маршалл явно учитывал принцип теоретической соотноси­тельности. Без развитой экономической теории человек слеп — по крайней мере, на один глаз.

220

По Маршаллу, сотканная из индуктивно-дедуктивных понятий теория разом осуществляет как объяснение прошлого, так и пред­сказание будущего. «Это не различные операции, а одна и та же деятельность, осуществляемая в противоположных направлениях; в одном случае — от результата к причине, в другом — от причины к результату» [113, т. 3, с. 213]. Теория имеет дело с рядом фактов, простирающимся от прошлого через настоящее (уже начавшиеся, но не законченные деяния) к будущему. Она не замыкается в узком горизонте уже случившихся фактов, а столь же оперативно имеет дело и с гипотетическими фактами. Впрочем, предсказания долж­ны осуществляться крайне осторожно, так, чтобы они не приводи­ли к иллюзиям.

Маршалл — большой мастер преодоления философских пара­доксов, в основаниях которых, как правило, лежат резкие проти­вопоставления. У него анализ и синтез, индукция и дедукция не противостоят друг другу, а бок о бок способствуют росту научного знания. Затруднение Юма — невозможно перейти от причин к следствиям — для Маршалла не существует: такой переход обеспе­чивает рациональное осмысление фактов [Там же, с. 214]. Миллев-ское привлечение в науку искусства, якобы обеспечивающего вы­работку общих идей, Маршалл опровергает. Он допускает деление экономической науки на чистую и прикладную, но категорически отказывается считать ее «одновременно и наукой, и искусством» [113, т. 1, с. 100]. Обобщенные идеи вырабатываются благодаря теории познания, искусство здесь ни при чем.

Не видит Маршалл и существенных трудностей в использова­нии в экономической науке критерия истинности. Она обретает надежную базу для исследований постольку, поскольку, во-пер­вых, наблюдаются определенные факты, во-вторых, измеряются и фиксируются некоторые величины, в-третьих, существует обще­признанная и общедоступная статистика [113, т. 1, с. 83]. В XX в. При обсуждении философских оснований экономической науки скандальную известность приобрело утверждение (условие) ceteris paribus (при прочих равных условиях). Суть часто приводимой ар­гументации такова. Из-за наличия условия ceteris paribus невозмож­но установить взаимовлияние именно данных факторов: вполне возможно, что подлинные импульсы исходят от тех агентов, кото­рые упрятаны в условие «при прочих равных условиях». На эту ар­гументацию Маршалл ответил бы, надо полагать, следующим об­разом [113, т. 1, с. 94]: ceteris paribus — это не отказ от скрупулезно­го анализа сопутствующих изучаемому явлению факторов, а как

221

Раз наоборот, всесторонний учет их особенностей. Короче говоря, ceteris paribus в конечном счете всегда должно быть доведено до четко очерченных условий анализа. И тогда всегда можно опреде­лить, как выражался Маршалл, «истинные причины».

От себя отметим, что условие ceteris paribus очень напоминает парадокс Юма: причинение непознаваемо. Развитая теория, а не что иное опровергает все парадоксы. Ceteris paribus было бы непре­одолимым парадоксом в том случае, если бы обилие экономиче­ских причин в принципе не поддавалось аналитическому расчле­нению и последующему учету значимости, а она весьма вариабель­на, каждого причинного, точнее ценностного, фактора. Но этого в экономической теории как раз и нет. Парадокс ceteris paribus воз­никает лишь там, где за условием «при прочих равных условиях» скрывается недостаточность исследования, не достигающего долж­ной концептуальной основательности и глубины.

В заключение данного параграфа обратимся к еще одному про­странному сюжету философии экономической науки А. Маршал­ла—к вопросу о взаимосвязи экономики с другими науками: ма­тематикой, физикой, химией, биологией, политологией и, нако­нец, этикой. Какую широту мировоззрения демонстрирует мыслитель-экономист!

Применение математики, как отмечал Маршалл, позволяет ис­следователю «быстро, кратко и точно записывать некоторые свои мысли для самого себя и удостовериться в наличии у него доста­точных, и только достаточных оснований» [113, т. 1, с. 49]. Он от­мечал два крайне важных для оценки значимости математики об­стоятельства. Во-первых, наши представления о мире «относятся не столько к совокупности количеств, сколько к приросту коли­честв» [Там же]. Именно поэтому приходится обращаться к мате­матике предельных величин, к ее символьному и графическому аппарату. Мысль о том, что экономическая наука имеет дело со становящимися величинами, на наш взгляд, является исключи­тельно глубокой. Проиллюстрируем ее следующим, как нам пред­ставляется важным, утверждением. Тот, кто интересуется природой цены, должен рассматривать процесс ее установления. Любой эко­номический факт есть результат процесса. Во-вторых, Маршалл со ссылкой на гений Курно отмечал, что математика позволяет про­бить «дорогу к самой сути тех труднейших проблем экономической теории, которые до сих пор затрагивались весьма поверхностно» [113, т. 1, с. 50]. При всем своем уважении к математике Маршалл помещает ее в сноски и специальные приложения. За этой акцией

222

Скрывается, с одной стороны, похвальное желание понять специ­фику экономических явлений без каких-либо затемняющих ее природу средств, но и, с другой стороны, известная недооценка математики. Если она столь важна, то почему же она не допуска­ется в основной текст?!

Маршалл полагал, что экономическая наука по своему подходу к изучению явлений намного ближе к биологии, чем к физике, в том числе к механике, и химии. Предмет изучения физики и химии неизменен на вечные времена. Биология и экономическая наука продемонстрировали, что «законы науки должны развивать­ся соответственно различию тех вещей, которые рассматривает эта наука» [113, т. 3, с. 200]. Маршалл не анализировал междисцип­линарные связи экономики с физикой, химией и биологией, он всего лишь сравнивал науки, руководствуясь категорией измен­чивости. Маршалл полагал, что все науки, от физики и биологии до экономики, изучают причинно-следственные связи. Ему явно не удавалось выявить специфику метода экономической науки в отчетливом виде. Если бы экономическая наука изучала всего лишь причинно-следственные связи, то она не отличалась бы в принципиальном отношении, например, от физики. Все дело в том, что экономическая наука в отличие от физики изучает цен­ностно-целевые обусловленности. Их мотивации имеют ценност­ный характер. С ценностной проблематикой Маршалл обращался часто крайне неумело. Он тем не менее демонстрировал отнюдь не рядовую осведомленность относительно вопросов этики при­менительно к экономической жизни.

«В задачи экономической науки входит получение знания для самой себя и выработка руководства к поведению в практической жизни, прежде всего в общественной» [113, т. 1, с. 100]. Речь идет о содействии решению социальных проблем. Экономическая на­ука, как отмечал Маршалл, должна вырабатывать цели и рекомен­довать наилучшие методы для их осуществления [Там же]. Он при­знавал различие чистой и прикладной науки, но не щели, а тем более пропасти между ними.

Что касается политических моментов, то Маршалл стремился от них дистанцироваться. Делал он это скорее интуитивно, чем доказательно. Тем не менее интуиция его не подводила. Полити­ка — предмет изучения не экономической науки, а политологии. Ввиду этого проведенная им замена термина «политическая эко­номия» (publical economy)» на термин «экономическая наука», или экономикс (economics), представляется не только правомерной, но

22_

И необходимой. Впрочем, с нормами русского языка слово «эко­номикс» гармонирует далеко не наилучшим образом. Именно по­этому мы предпочитаем слову «экономикс» выражение «экономи­ка».

Философия экономики Маршалла трудна для ее однозначной классификации. От позитивизма Милля он ушел дальше, чем при­нято считать. В отличие от своего крайне влиятельного в философ­ском отношении предшественника Маршалл сумел осуществить синтез британского эмпиризма с континентальным рационализ­мом. В западной экономической литературе принято считать, что Маршалл превосходил Милля в экономическом, но уступал ему в философском отношении. Нам это мнение представляется оши­бочным, навеянным в основном тем, что Милль в отличие от Мар­шалла прославился своими философскими работами, прежде все­го «Логикой». В качестве профессионального философа Милль был широко известен не только в Англии, но и в Европе. На этом фоне Маршалл выглядел чуть ли не новичком в области философии. Но необходимо учитывать, что, во-первых, его активной исследова­тельской деятельности в области экономической теории предшест­вовали годы преподавательской работы, причем именно в качестве философа. Он преподавал логику и этику. Внимательный читатель обнаруживает отпечаток философско-преподавательской деятель­ности Маршалла на протяжении всех страниц «Принципов эконо­микс». Во-вторых, в указанной работе в виде книги I, состоящей из пяти глав, и Приложений В,сиd изложено, причем в система­тическом виде, то, что вполне заслуживает титула «Философия экономической теории». Ничего подобного не сделали ни Милль, ни Маркс. Два последних — прекрасные философы, но убеждение, что в их экономических работах содержится как раз та методоло­гия, которая изложена в их философских трудах, основывается скорее на вере, чем на доказательстве. Милль и Маркс довольно часто предпосылают философию экономической теории, уверен­ные в том, что им в этом деле не нужен специфический опыт эко­номиста. Маршалл же, как правило, исходит именно из этого опы­та, проверяя каждый свой философский вывод экономическим материалом.

Мы считаем возможным охарактеризовать философско-эконо­мические представления Маршалла как поздний или градуалисти-ческий позитивизм. Наш выбор во многом объясняется тем, что существует параллель между экономическим мэйнстримом и по­зитивистской философией от ее ранних форм вплоть до постпози-

22_

Тивизма и современной американской аналитической философии. Маршалл находится внутри этих двух направлений. Он ушел дале­ко вперед от так называемого раннего позитивизма О. Конта и Д.С. Милля, но не достиг неопозитивизма.

К несомненным достижениям Маршалла как философа эконо­мической теории следует, на наш взгляд, отнести:

Синтез эмпиризма с рационализмом;

Градуалистический  метод,  согласно  которому  на  первый
взгляд представляющиеся противоположными стороны мож­
но объединить посредством постепенного пошагового процес­
са;

Четкое выделение специфики экономических явлений как об­
ладающих денежным измерением.

Главный изъян философской теории Маршалла состоит в том, что она явно недостаточно аргументирована. В ней все есть — и ценности в форме мотивов, и прагматический метод как опреде­ление целей поведения, и достижение их кратчайшими путями, и даже принцип теоретической относительности. Но все эти поло­жения выражены недостаточно четко. Обвинения Маршалла в эк­лектизме нам представляются весьма поверхностными. Теории Маршалла просто-напросто недостает рафинированности, той са­мой, к которой будут пробиваться в течение всего XX в.

На наш взгляд, философия экономической теории А. Маршал­ла занимает в поступи экономической науки отнюдь не менее по­четное место, чем его «Принципы экономикс». Несколько поко­лений западных экономистов вместе с экономическими воззрени­ями Маршалла усваивали и его философию.