4.6.  Марк блауг: жесткий фальсификационизм И умеренный дуализм фактов и ценностей

Фридмену удалось приобщить экономическую науку к пост­позитивистским философским стандартам. После него различные авторы пытались уточнить и развить их должным образом. В связи с этим наиболее видным постпозитивистом стал, бесспорно, анг­личанин Марк Блауг. В отличие от Фридмена Блауг — професси­ональный методолог и историк экономической науки. Методоло­гией он занимается профессионально, лишь изредка отвлекаясь на разработку проблем базовой экономической науки (он — глубокий специалист в области экономики образования).

В области методологии экономической теории Блауг следует за Фридменом, а в области философии — за К. Поппером и отчасти за И. Лакатосом. Как и Фридмен, он уделяет основное внимание двум проблемам: а) различию между позитивной и нормативной экономической наукой и б) возможностям фальсификации, опро­вержения экономических концепций. Обратимся для начала к пер­вой проблеме.

244

Блауг принимает различие между позитивной и нормативной наукой за методологическое требование. Признавая дуализм фактов и ценностей, Блауг в отличие от Фридмена стремится придать ему насколько возможно мягкую форму. Во-первых, он заявляет, что «границы позитивной экономической теории уже, а норматив­ной — шире, чем часто заявляют экономисты» [24, с. 218]. Во-вто­рых, Блауг считает, что «взаимодействие фактов и ценностей как раз и является тем "топливом", которое питает научную работу в общественных науках ничуть не меньше, чем в естественных. На­учный прогресс происходит только тогда, когда мы стремимся мак­симизировать роль фактов и минимизировать роль ценностей (курсив наш. — В.К.)» [Там же, с. 222]. Итак, взаимодействие между фак­тами и ценностями признается актуальным и необходимым. Не следует доводить дуализм фактов и ценностей до их противопос­тавления. Впрочем, факты, с одной стороны, и ценности, с другой, Блауг оценивает по-разному. Роль ценностей следует минимизи­ровать; иначе говоря, в отличие от фактов они чужды существу науки и представляют собой неизбежное зло. Взаимодействие меж­ду фактами и ценностями должно ослаблять последние в пользу первых.

Для Блауга ценности — это непроверяемые фактами утвержде­ния. В конечном счете принцип фальсификации должен позволить выделить ценности как нежелательный для науки элемент. Блауг не замечает противоречивости своих суждений: то, что именно яв­ляется ценностью, определяется исходя из… ценности, ибо со­гласно его аргументации принцип фальсификации (проверка тео­рии фактами) является ценностью.

Мыслитель масштаба М. Блауга, естественно, ни одно сколько-нибудь обязательное утверждение не принимает без соответству­ющей аргументации. Ему надо убедиться, что проводимое им раз­личение между позитивной и нормативной экономической теори­ей состоятельно. С этой целью он проводит соответствующие исторические исследования, рассматривая идеи Сениора, Милля-младшего, Кейнса, Кейнса-старшего. Не обнаружив в их воззре­ниях по поводу дуализма экономической теории каких-либо реша­ющих противоречий [24, с. 203—205], он сосредоточивает свое внимание, как ему представляется, на трех самых главных, причем неудачных, атаках на вышеупомянутый дуализм.

У Р. Хейлбронера Блауг обнаруживает противоречие: с одной стороны, он утверждает, что методы естественных и общественных наук различны, но, с другой стороны, приходит к выводу, что эко-

245

Номистам надо брать пример с представителей естественных наук и стремиться к объективности проводимых ими анализов [24, с. 198-201].

Г. Мюрдаля, не признающего саму возможность позитивной экономической науки, Блауг обвиняет в двойной непоследователь­ности. Во-первых, он утверждает, что в экономической теории отсутствуют этически нейтральные фактологические утверждения. В действительности же они есть (например, утверждение, что ко­эффициент эластичности спроса на импортируемые в Великобри­танию автомобили равнялся в 1979 г. 1,3, не зависит от желаний кого-либо). Во-вторых, Мюрдаль не показывает, каким образом ценностные суждения вторгаются в экономические рассуждения [24, с. 203].

Хейлбронер и Мюрдаль отрицали позитивную экономическую теорию. В принципиально другой манере действуют авторы, кото­рые вслед за Парето стремятся исключить нормативную экономи­ческую науку. Согласно Парето, оптимум, достигаемый в условиях совершенной конкуренции, обеспечивает коллективное счастье. Все, что касается оптимума, формируется без всякого обращения к ценностям, к которым приходится обращаться лишь тогда, когда речь заходит о предписаниях и эффективности теории. Логику приведенного рассуждения Блауг не принимает.

Во-первых, ему не нравится, что Парето-оптимальность интер­претируется двояко — и позитивно, и нормативно. Это «напомина­ет попытки "подковать блоху"» [Там же, с. 211]. Во-вторых, Блауг показывает, что в основе аргументации по поводу Парето-опти-мальности лежит смысл теоремы о «невидимой руке». Но эта тео­рема, как отмечает Блауг, эмпирически неопровержима. В случае понижения цен на товар Гиффена, для которого характерна кривая спроса с положительным уклоном, его будут покупать меньше, а значит, расширится множество выборов, доступных другим по­требителям нормальных благ. «Следовательно, существует реалло-кация ресурсов, которая может улучшить положение по крайней мере одного человека, не ухудшив положение других, что противо­речит теореме о "невидимой руке"» [Там же, с. 212]. Так как теоре­ма о «невидимой руке» неопровержима, то она согласно логике Блауга относится к нормативной теории. Вопреки многим ее ин­терпретациям, она не относится к позитивной теории. Всякая по­пытка отказаться от услуг нормативной экономической теории приводит к противоречиям. В связи с этим он делает глубокое за­мечание: «невероятная путаница как раз и возникла в результате

2_6

Претензии экономистов "научно" высказываться по вопросам "эф­фективности", не связывая себя никакими ценностными суждени­ями» [24, с. 212]. В исполнении Блауга дилемма дуализма выглядит следующим образом: позитивная наука руководствуется критерием истинности [24, с. 192], нормативная — критерием эффективности. Лишь позитивная наука подвержена принципу фальсификации.

Допустим, но в таком случае непонятно, почему нормативная теория, каковой Блауг считает, например, теорию благосостояния, награждается пышным титулом «наука». Неопровержимую эмпи­рическими данными теорию философский кумир Блауга Поппер называл ненаукой. Строго говоря, экономистам от Фридмена до Блауга следовало бы считать, что экономическую науку образует союз позитивной науки и нормативной ненауки. Но в таком случае не избежать крайне неприятного вывода: поскольку экономиче­ская наука содержит ненаучный компонент, постольку она в це­лом, по сути, также не является наукой.

Итак, убедившись в том, что не удается преодолеть дуалистич-ность экономической теории, Блауг считает себя вынужденным признать ее в качестве методологического принципа. Норматив­ным оказывается признание и дуалистичности экономической теории, и наличия позитивной экономической теории. Последняя, надо полагать в качестве насмешки над блюстителями позитивно­го пуризма в экономической науке, изначально признается отме­ченной печатью нормативности.

В отличие от Фридмена Блауг не избегает обсуждения статуса нормативной экономической теории. Смело идет он навстречу са­мым неожиданным выводам, порой весьма забавным. В стремле­нии не покидать почву подлинной, т.е. Позитивной, науки Блауг одобряет «образ экономического советника правительств, жела­тельно прячущего от посторонних глаз свои суждения» [24, с. 215] и сетует по поводу того, что, «к сожалению (курсив наш. — В.К.), политики обычно обращаются к экономистам не только для того, чтобы прояснить функцию возможностей, но и за советами в от­ношении функции предложения» [Там же]. Неясно, почему совет­нику надо прятать свои убеждения, неужели они столь пагубны? Неясно также, почему политики не должны обращаться за реко­мендациями к экономистам там, где не они, а их советники явля­ются признанными научным сообществом специалистами. Образ ученого-экономиста, знающего, как обстоят дела и что можно сде­лать, но отказывающегося дать соответствующую конкретную ре­комендацию, поистине забавен. Если ученый возлагает бремя при-

247

Нятия решения на неспециалиста, то он, уходя от ответственности, услужливо склоняет голову перед ненаукой. Признание дуалистич­ности экономической науки неизбежно приводит к признанию идеалов безответственности. Но действительно ли их, оставаясь в пределах науки, невозможно избежать?

Беда Блауга состоит в том, что он, подобно всем тем авторам, работы которых он анализирует, не владеет представлением о цен­ности как концепте (понятии). Без ценностных концептов (ц-кон-цептов) любые рассуждения о ценностной проблематике не попа­дают в область науки. Отказ от понятий, от концептуальности равносилен отказу от науки. Вновь обратимся к постулируемой многими исследователями дуалистичности экономической науки. Вполне сознательно оперируя представлением о ц-концептах, по­ясняя их статус, отметим, что в составе уравнений экономической теории они представлены переменными, обладающими не физи­ческими, а экономическими размерностями. Простейшие и вмес­те с тем базовые экономические ценности — это не что иное, как цены товаров.

В анализе Блауга под ценностями понимаются:

Субъективные притязания;

Неэкономические, прежде всего политические, предпочтения;

Идеологические убеждения;

Нормы, устанавливаемые государством или другими влиятель­
ными властными институтами;

Методологические требования.

Напомним читателю, что экономическая теория оперирует ц-концептами, значит, и их взаимосвязью (законами). Руководству­ясь этим соображением, рассмотрим перечисленных выше претен­дентов на статус ценностей.

Субъективные притязания недопустимо рассматривать некон­цептуально. Они непременно имеют некий смысл, и выражается он не чем иным, как экономическими ценностями (э-ценностями). В научном анализе субъективные притязания должны быть сведе­ны к э-ценностям. Уяснение статуса э-ценностей есть также уяс­нение статуса любых субъективных притязаний.

Неэкономические представления относятся к проблеме междис­циплинарных связей. Их статус, по сути, ничего не разъясняет от­носительно природы экономической науки. Решающее же поло­жение состоит в том, что любые типы ценностей связаны с отно­шениями вменения. Так, политические ценности могут вменяться экономическим ценностям. Итак, статус неэкономических цен-

248

Ностей никак не разъясняет вопрос о специфике экономической теории.

Идеологические убеждения выступают, как правило, в форме ква­зипонятий. При их научном анализе исследование должно прохо­дить две стадии: во-первых, определяется, по отношению к каким ц-концептам они выступают в качестве эрзац-понятий; во-вторых, устанавливается, насколько они искажают действительное поло­жение дел. Вновь суть дела сводится к ц-концептам.

Нормы — это закрепленные тем или иным властным институтом э-ценности. И их смысл сводится в конечном счете к э-ценнос-тям.

Этические предпочтения, подобно всему существующему в мире, имеют определенные истоки. Находясь вне экономического, они в контексте проводимого анализа не представляют какого-либо особого интереса, ибо относятся к междисциплинарным связям, никак не определяющим статус экономической теории. Если же этические предпочтения вырастают из недр самой экономической теории, то они опять же не определяют ее природу. Экономическая этика занимается вопросами эффективности и ответственности. Их смысл не только не автономен от э-ценностей, но именно от них и зависит.

Методологические требования применительно к экономической науке определяют способы действий с э-ценностями. Сами по себе, безотносительно к э-ценностям они лишены смысла. Поддаются ли методологические положения проверке? Поддаются, но не ина­че как вместе с э-ценностями. Допустим, следование принципу фальсификации способствует развитию экономической теории. В таком случае он признается истинностным, а не ложным. Мето­дология не нависает над экономической теорией как доминиру­ющая над ней сила, а заключается в ней самой. Фальсификация э-ценностей определяется, строго говоря, не принципом фальси­фикации, а их собственным статусом.

Итак, смысл всех претендентов на статус ценностей сводится в конечном счете к определенности э-ценностей и их взаимосвязей. Другой наш вывод гласит, что в составе экономической теории нет других понятий, кроме э-ценностей. Сторонник дуалистичности экономической теории с этим выводом категорически не согласен. Но в таком случае он, избегая обвинений в научной некомпетент­ности, должен привести хотя бы один пример утверждения, в ко­тором речь шла бы не о ценности, а об описательном, дескриптив-

249

Ном понятии. Блауг это понимает, а потому он считает себя обя­занным привести соответствующий пример.

Пример Блауга [24, с. 203]. Он утверждает, что коэффициент эластичности спроса на импортируемые автомобили в 1979 г. Со­ставил 1,3. Эта цифра либо верна, либо нет. Объективность утверж­дения не зависит от «мыслей или ваших желаний», равно как от «объявления ценностей». Итак, сделанное утверждение признает­ся не ценностным, а объективным.

Запишем утверждение Блауга в виде формулы

Изменение объема спроса, % / Изменение цены, % = 1,3. (4.1)

Как известно, фирмы при установлении товарных цен и прави­тельства при введении косвенных налогов учитывают эластичность спроса по цене. Если спрос эластичен по цене, то снижение цен приведет к увеличению общей выручки, а увеличение цен — к ее уменьшению. Напротив, при неэластичном спросе по цене даже большое снижение цены приведет к малому увеличению объема спроса и т.д. За коэффициентом эластичности спроса к = 1,3 стоят самые различные э-ценности. Зададимся вопросом: «Почему в Ве­ликобритании в 1979 г. Коэффициент эластичности спроса на им­портируемые автомобили равнялся 1,3?» Не потому ли, что произ­водители автомобилей и их покупатели преследовали вполне оп­ределенные цели, которые определялись на основе некоторых э-ценностей? Именно поэтому. Еще вопрос: «Как устанавливались цены и почему они изменялись?» И вновь нам придется обра­титься к э-ценностям. «А почему изменился объем спроса на им­портируемые автомобили?» Надо полагать, вследствие э-ценностей покупателей автомобилей. Выходит, что и в числителе и в знаме­нателе формулы (4.1) стоят ценностные выражения. Именно они определяют содержание коэффициента к = 1,3. По своему смыслу он буквально нашпигован э-ценностями. Впрочем, при поверх­ностном анализе это обстоятельство не замечается. Ссылка Блауга на его личные желания и ценности ни в коей мере не умаляет э-ценности. Происходящее в экономической жизни Великобри­тании может и зависеть, и не зависеть от э-ценностей отдельного человека. Многое зависит от того, является ли человек миллиар­дером, миллионером или же, например, бомжем.

Блауг привел относительно сложный пример. Максимально простой пример состоит в указании на цену данного товара. До­пустим, буханка хлеба продается за 20 руб. Утверждая, что ее цена равна 20 руб., я говорю истину. В противном случае я говорю ложь.

2_0

Создается впечатление, что мне удалось достичь чистой, ничем не замутненной дескрипции. Это впечатление обманчивое: мое опи­сание «цена данной буханки хлеба равна 20 руб.» является описа­нием ценностного отношения. Его установил не я, а другие люди. Это обстоятельство не меняет сути дела. Цена — это оценка эко­номической ценности.

Итак, вопреки Блаугу мы утверждаем, что все утверждения эко­номической теории повествуют об экономических ценностях как концептах. Нет ни позитивной, ни нормативной экономической теории. Любая экономическая теория имеет в концептуальном от­ношении аксиологический характер. Почему последователям Па-рето не удалось превратить экономическую теорию в позитивную науку? Потому что это в принципе невозможно. Почему Хейлбро-нер и Мюрдаль не сумели обосновать аксиологический характер экономической теории? Потому что они не владели представлени­ем об экономических ценностях как концептах. Почему Блаугу не по силам преодолеть дуализм позитивной и нормативной науки? Потому что у него отсутствует концептуальное понимание ценнос­тей. Именно недостаточно глубокое концептуальное понимание института ценностей сохраняет уже полтора века в незыблемости догму о дуалистичном устройстве экономической науки. И дело тут не только в слабости именно экономической науки. В других науках, в том числе в философии, дела обстоят не лучше, чем в экономике [134].

Переходим к рассмотрению воззрений Блауга на проблему фальсифицируемости (опровержимости) теорий. В этом вопросе он намного последовательнее, чем в случае апологетики дуалис-тичного строения экономической теории. «Единственный способ узнать, что та или иная теория верна или, скорее, не ошибочна, — это проверить какой-либо следующий из нее прогноз о действиях, состояниях или событиях» [24, с. 19]. С этим трудно не согласить­ся. Экономическая теория предназначена для концептуального осмысления всех экономических явлений, как действительных, так и возможных, как прошлых, так и настоящих и будущих (а не толь­ко прогнозов!). Блауг справедливо отмечает, что эмпирическая проверка трудна и неоднозначна [Там же, с. 21].

Во-первых, проверка касается некоторых параметров, а другие считаются неизменными, к тому же часто вообще неизвестно, сколько их. Во-вторых, в экономической теории нет хорошо под­твержденных универсальных законов. Но, судя по опыту физики, именно такие данные поддаются проверке лучше всего. В-третьих,

257

Экономические законы имеют статистический характер; в этой связи также возникает много трудностей. В-четвертых, в уравне­ниях экономической теории отсутствуют универсальные констан­ты. В-пятых, данные, используемые в эмпирической проверке теории, соответствуют последней лишь приблизительно, а не с аб­солютной точностью. В-шестых, одна и та же теория может быть представлена совокупностью ее интерпретаций, между которыми трудно сделать окончательный выбор. Блауг признает трудности процесса фальсификации экономический теорий, но не теряет оп­тимизма. Они все преодолимы, просто «надо приложить больше усилий!» [24, с. 23]. Необходима воля к истине — таков вывод, ко­торый составляет лейтмотив всех рассуждений Блауга.

Блауг много пишет о том, что у значительной части экономис­тов воля к истине представлена ее ослабленным вариантом. Так называемый безопасный фальсификационизм довольствуется малым. Рассуждают, например, о наклоне кривой спроса, но не проводят сопоставление всего спектра эмпирических и теоретических дан­ных. Порой воля к истине ослаблена настолько, что происходит отказ от самой идеи опровержимости теории. Блауг критикует в этой связи конвенционалистов, которые, руководствуясь тезисом Дюгема — Куайна, доказывают, что после соответствующей моди­фикации всякая теория устоит перед натиском любых фактов.

Добавим от себя, что конвенционалист не отрицает необходи­мости согласования выводов теории с фактами. Но он полагает, что знание наращивается постепенно, а не за счет революционных отказов от существующих теорий. И. Лакатос постарался найти середину между радикальным фальсификационизмом и либераль­ным конвенционализмом за счет постулирования наличия «жест­кого ядра» теории и его «защитного пояса». Теория опровержима, однако лишь после разрушения не только ее «защитного пояса», который довольно устойчив, но и «ядра». В этом месте следует от­метить, что позиция Лакатоса была воспринята экономистами, в том числе и Блаугом, с редким для них методологическим едино­душием. Надо полагать, отчасти из-за ее действительных досто­инств, но в том числе и благодаря присущим ей чертам компро-миссности. Убежденный конвенционалист упрямо советует ис­пользовать возможности трансформации «защитного пояса» теории: отказываться от ее «жесткого ядра», дескать, рано. Ради­кальный фальсификационист склонен настаивать на отказе от «жесткого ядра» теории, полумеры его не устраивают. Две рассмат­риваемые методологические крайности объединяет отсутствие

2_2

Тщательного анализа соотносительности ядра теории с ее перифе­рией. Сам Лакатос также был не очень силен в анализе упомянутой соотносительности.

Будучи последовательным защитником принципа фальсифи­цируемости экономических теорий, Блауг вслед за Поппером вы­ступает против конвенционалистских уловок. Он полагает, что требование опровержимости теории должно быть дополнено це­лым рядом попперовских методологических правил: добивайтесь интерсубъективной проверки, увеличивайте степень проверяемос­ти теории, придумывайте новые теории, которые были бы богаче старых, будьте предельно экономным во введении вспомогатель­ных гипотез и т.д. [24, с. 65]. На наш взгляд, Блауг понял Поппера не совсем правильно. Все так называемые методологические пра­вила Поппера не прибавляются к принципу фальсифицируемости, а лишь раскрывают его нетривиальное содержание в деталях. Пе­речислив ряд своих выводов, Поппер выразился однажды вполне однозначно: «Все сказанное можно суммировать в следующем ут­верждении: критерием научного статуса теории является ее фаль-сифицируемость, опровержимость, или проверяемость» [147, с. 245].

Но в чем же состоит органический недостаток конвенциона­листских уловок? В том, что они призваны избавить ее от опровер­жения. «Такая процедура, — отмечал Поппер, — всегда возможна, но она спасает теорию от опровержения только ценой уничтоже­ния или по крайней мере уменьшения ее научного статуса (курсив наш. — В.К.)» [Там же, с. 245]. Но что же это такое — «уменьшение научного статуса»? Поппер всегда отмечал, что сильнее та теория, которая объясняет максимально большое число фактов. Суть дела нам видится в том, что вспомогательные гипотезы всегда являются гипотезами ad hoc (для данного случая). Они не обладают универ­сальным значением и, следовательно, не укрепляют концептуаль­ное содержание теории. Поясним обсуждаемую ситуацию конкрет­ным примером.

«Жесткое ядро» ортодоксальной неоклассики включает: а) рав­новесие по Вальрасу—Эрроу—Дебре; б) тезис о рациональном по­ведении индивидуумов; в) постулат об эндогенном характере их предпочтений. «Защитный пояс» может содержать, например, та­кие гипотезы: условие частной собственности на все ресурсы; предположение о том, что издержки на получение информации отсутствуют; монетаристское предположение о прямой связи меж­ду предложением денег и уровнем совокупного спроса. Все поло-

253

Жения, входящие в «жесткое ядро», признаются неизменными и сочетаемыми с непосредственно верифицируемыми гипотезами, входящими в «защитный пояс». Можно, например, пожертвовать ортодоксальным монетаристским положением о прямой связи между предложением денег и уровнем совокупного спроса и при­знать эту связь с учетом роли процентной ставки косвенной. Со­перничество этих двух гипотез, а оно непременно включает сверку с наблюдаемыми данными, может привести к победе одной из них. Отвергнутая гипотеза будет признана в конечном счете гипотезой ad hoc. Если конвенционалист будет отказываться признать ее ошибочность, то ему укажут на следующее обстоятельство. Гипо­тезы из «защитного пояса» при всей их вариабельности должны обладать той же самой степенью универсальности, что и положе­ния из «жесткого ядра». В противном случае теряется согласован­ность между структурными частями теории. Если же выясняется, что гипотеза из «защитного пояса» вообще не нуждается в призна­нии за ней вариабельности, то она переводится в «жесткое ядро» теории.

Исследователь должен внимательно следить за тем, как соот­носятся гипотезы ad hoc с положениями из «защитного пояса» и «жесткого ядра». Что касается положений «жесткого ядра», то за ними также не признается статус неприкосновенности. Вполне возможно, что выяснится необходимость их существенной транс­формации. В таком случае они будут считаться положениями «за­щитного пояса». Разумеется, по крайней мере одно из положений «жесткого ядра» должно демонстрировать свою неизменность, что, впрочем, не исключает уточнения его содержания. Не случайно принятая в неоклассике концепция равновесия связывается не только с именем Вальраса, но и с именами Эрроу и Дебре. В но­вейших вариантах неоклассики требование условия общего равно­весия заменяется требованием оптимизации, объясняемым раз­личными нетривиальными способами. Отсутствие в «жестком ядре» теории инвариантных положений равносильно ее краху.

Итак, возвращаясь непосредственно к воззрениям Блауга, сле­дует отметить, что демонстрируемая им бескомпромиссность в защите фундаментальной значимости принципа фальсификации не является излишней и заслуживает одобрения. Принципа фаль­сификации никогда не бывает слишком много. Но и ему не чужды требования известной умеренности. Речь идет о том, что надо адек­ватно оценивать значимость теории, с одной стороны, и фактов — с другой. Настаивая на очной ставке теории и фактов, Блауг дела-

254

Ет упор на факты. О теориях и их содержательном устройстве он рассуждает как-то нехотя, вскользь. Блауг в значительно большей степени эмпирицист, чем Поппер. Выражаясь несколько прямо­линейно, можно констатировать, что у Поппера теория более пер­вична, чем у Блауга.

Блауг полагает, что Поппер «давно осознал парадокс, когда мы требуем тщательной проверки теорий в терминах наблюдаемых на их основе предсказаний, но в то же время признаем, что любые наблюдения на самом деле интерпретируются в свете теорий» [24, с. 91]. Он готов признать за экономическими фактами «теорети­ческую окраску», имея в виду, что, как отмечал Лакатос, любая проверка предполагает трехстороннюю «схватку» между фактами и по крайней мере двумя конкурентными теориями. Видимо, Бла­уг имеет в виду, что после окончания упомянутой «схватки» наеди­не с фактами остается теория-победительница и теперь они, фак­ты, лишаются всякой теоретической окраски, ибо не зависят от теории. Вопрос о так называемой теоретической нагруженности фактов заслуживает специального обсуждения.

Представим себе, что Землю посетили страннные существа, не владеющие экономической теорией. Они не сумеют распознать ни товары, ни их цены, ни какие-либо другие экономические реалии. Все экономические явления имеют ценностный характер и в этом смысле являются творениями человека, а не природы или чуждых нам пришельцев из иных миров. Проблема сопоставления теории и фактов возникает постольку, поскольку экономическая реаль­ность трехуровневая. Ценностный характер имеют: 1) высказыва­ния; 2) ментальные образования (эйдосы, мысли и чувства) и 3) услуги и товары. Истина предполагает согласованность всех трех уровней экономических явлений. Но ее может и не быть. Уже от­дельный человек может говорить одно, переживать нечто другое, а делать третье. Но ведь следует учитывать также сложную мозаику ценностных взаимоотношений людей. Очевидно, что она от вы­шеупомянутых рассогласований никак не застрахована.

Экономическая истина выступает как соответствие, во-первых, высказываний и эйдосов (переживаний); во-вторых, высказываний и фактов (товаров и услуг, а значит, и их ценовых показателей); в-третьих, эйдосов и фактов. Итак, строго говоря, имеется целых три типа экономической истины. Под теорией обычно понимают высказывания, но порой она отождествляется с высказываниями и эйдосами. Но как в свете невозможности внедрения непосред­ственно в товарные тела и услуги наших высказываний и пережи-

255

Ваний понимать теоретическую нагруженность фактов? Трудный вопрос, который, вполне возможно, вообще поставлен неправиль­но. На наш взгляд, тезис о теоретической нагруженности эконо­мических фактов имеет лишь одно «оправдание»: в экономической жизнедеятельности людей не товары и услуги, а они сами являют­ся субъектами поступков; следовательно, люди вменяют вырабо­танные ими в ментальности и языке экономические ценности вещам и процессам, которые в итоге образуют поле фактов. Факты в качестве знакового бытия ценностей действительно «нагружают­ся» теорией. Но этим их бытие не ограничивается. Факты обладают относительной самостоятельностью, а это означает, что они, отде­ляясь в содержательном отношении от высказываний и пережива­ний, начинают противостоять им. В своей относительной самосто­ятельности их, надо полагать, можно считать образованиями, от­делившимися от теории. Теперь факты уже не являются «теоретически нагруженными». И мы можем смело, не опасаясь упрека Блауга в противоречивости суждений, утверждать, что в сопоставлении теории и фактов нет ничего парадоксального по­стольку, поскольку факты перестали к моменту установления ис­тины быть «теоретически нагруженными».

Крайне важно понимать, что вопрос об экономической истине относится к соотношению уровней экономической системы. Все три ее рассматриваемых уровня имеют одну и ту же природу, а именно ценностную. Лишь благодаря этому обстоятельству во­обще оказывается возможным сопоставление трех уровней эконо­мической действительности. Сопоставление всегда предполагает однокачественность сравниваемых реалий. В нашем случае эта од-нокачественность имеет ценностный характер.

Исследователи, подобные Блаугу, рассуждают об экономических теориях и экономических фактах. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что о собственно экономической составляющей гово­рится очень немногое. Создается впечатление, что теория, напри­мер, в качестве совокупности высказываний не обладает глубоким концептуальным содержанием, а всего лишь как бы скользит по поверхности фактов, фиксируя их численные значения. Рассмот­рим в этой связи различия, существующие между эссенциализмом, концептуализмом и левитеризмом.

Концептуализм (от лат. Conceptus — мысль, представление) — это адекватная интерпретация содержания науки как имеющей дело с понятиями. В истории науки еще не было теории, которая не оперировала бы понятиями, концептами.

2_6

Эссенциализм (от лат. Essentia — сущность) — это искажение концептуализма, заключающееся в подмене совокупности понятий одной сущностью. Идеи Платона о «лошадности», «человечности», сущности Аристотеля — это не понятия, а как раз эссенциальные сущности. Когда Маркс в мире экономических явлений везде и во всем видит абстрактный труд, то он рассуждает как эссенциалист. Критика эссенциализма вполне правомерна, но, к сожалению, до­вольно часто она бездумно доводится до отрицания концептуализ­ма. Тогда наступает черед левитеризма.

Левитеризм (от лат. Levis — поверхностный, причем в перенос­ном смысле) — это попытка обойтись без понятий. Часто такая акция предпринимается от имени номинализма, сторонники ко­торого склонны обходиться одними именами единичных вещей и процессов, которые не признаются понятиями. Поппер рассуждал об универсальных и единичных понятиях [147, с. 88]. Вряд ли такое словоупотребление следует признать удачным. Цена — это поня­тие, аp1, p2, p3 — это, как нам представляется, признаки понятия i. Понятие цены существует в единственном, а не во множествен­ном числе.

Тексты Блауга свидетельствуют о том, что ему не удалось избе­жать недуга левитеризма. В предметном указателе его книги [24] термин «понятие» отсутствует. Это странно, ибо экономическая теория состоит из понятий. И если книга посвящена теории, то в ней проблеме понятий непременно должно быть уделено достаточ­но много места. Определение левитеризма позволяет ввести раз­личие между концептуальным и левитеральным фальсификацио-низмом. На наш взгляд, в анализируемой книге Блауга присут­ствует по преимуществу левитеральный фальсификационизм. В обоснование этого вывода через абзац будут приведены новые аргументы.

В качестве фальсификациониста Блауг полагает, что ценности непроверяемы. Этот тезис присутствует на очень многих страницах его книги, хотя и никак не обосновывается. Вопреки мнению зна­чительного числа экономистов, утверждения по поводу ценностей поддаются проверке не хуже, чем высказывания о природных ре­алиях. Экономические наблюдения всегда имеют дело с ценностя­ми. На первый взгляд кажется, что проверка аксиологических вы­сказываний расстраивается решающим образом из-за сопряжен­ности ценностей с целями. Наблюдение осуществляется сейчас, т.е. В настоящем, а цели расположены в будущем. Временный мо­дус проверок и целей, дескать, разный; следовательно, их совмес-

257

Тить невозможно. Но такая аргументация весьма поверхностна. Дело в том, что будущее и настоящее не противостоят друг другу, а скреплены процессуальной связью. Не будучи в состоянии пере­меститься в будущее, мы можем его предсказать, а затем, дождав­шись его актуализации в качестве настоящего, осуществить инте­ресующие нас наблюдения и измерения. Если поставленная цель оказалась нереализованной, то ее постановка считается ошибоч­ной. Разумеется, следует иметь в виду, что экономическое измере­ние всегда имеет дело не с констативами (как в естествознании), а с оценками. Даже там, где экономисту кажется, что он всего лишь нечто констатирует, он в действительности измеряет оценки эко­номических ценностей. Оценки измеримы. Вот почему принцип фальсификации не только уместен в экономической теории, но и предельно актуален для нее.

Выше мы обещали привести дополнительные аргументы по по­воду левитерального характера блауговского фальсификационизма. Речь идет о том, как Блауг использует принцип фальсификации. Он берет часть теории и подставляет ее под огонь фальсификации. Если она не выдерживает его, то происходит отказ от нее. Блауг полагает, что концепция общего равновесия эмпирически пуста [24, с. 263, 266] и, следовательно, от нее следует решительно отка­заться. Желая не допустить профанации экономической теории, он вынужден максимально критически относиться к целой плеяде выдающихся экономистов, включающей, в частности, Вальраса, Парето, Эрроу, Дебре, Хикса, Самуэльсона, Вайнтрауба, недооце­нивающих, по его мнению, значимость принципа фальсификации и в результате занимающихся «эмпирически пустым» делом. Пи­кантность ситуации состоит еще и в том, что Блауг из всех эконо­мических направлений превыше всего ставит неоклассику. Но концепция общего равновесия всегда была первым претендентом на место основополагающего принципа «жесткого ядра» как раз неоклассической исследовательской программы. Отказ от общего равновесия способен едва ли не обрушить последнюю. Блауг, оче­видно, так не считает. Но в таком случае ему следовало бы опреде­литься относительно исходного принципа «жесткого ядра» нео­классики. Вполне возможно, концепция общего равновесия не столь бессодержательна, как полагает Блауг. На наш взгляд, дело обстоит именно таким образом.

Идея общего равновесия многоаспектна, она опирается на сис­темные представления об экономической реальности и ориенти­рована на определение путей ее оптимального функционирования

258

И максимально длительного (устойчивого) сохранения последнего. Идея общего равновесия переосмысливалась многократно, в част­ности в связи с использованием аппарата теории игр и математи­ческого программирования. При этом широко использовались и используются процедуры фальсификации. Достаточно вспомнить в этой связи метод затраты—выпуск, разработанный В. Леонтье­вым. Этот метод был развит в рамках идеи общего равновесия (предполагается, что связь между выпуском продукции и объемом затрат имеет линейный характер). Леонтьев не только был убежден в возможности проверки теории, ибо «она содержит переменные, которые отражают непосредственно наблюдаемые факты» [96, с. 81], но и настаивал на этом, выступая против теории, не согласующей­ся с практикой. Он всегда указывал на своеобразие теории, на не­обходимость поиска устойчивых структур, представляемых, в част­ности, производственными функциями, функциями полезности и потребления. Речь идет о трудном пути поиска инвариантов, а уже затем сопоставления выводов теории с данными эконометрики. «Реальное продвижение вперед, — пишет Леонтьев, — может быть достигнуто только с помощью итеративного процесса, когда улуч­шенные теоретические формулировки поднимают новые эмпири­ческие вопросы и ответы на эти вопросы в свою очередь ведут к новому теоретическому проникновению в суть. "Данное" сегодня становится "неизвестным", требующим объяснения завтра» [Там же, с. 272]. И Леонтьев и Блауг выступают за проверку теории, но при этом они по-разному учитывают ее статус. Блауг торопится отделаться от концепции общего равновесия, ее глубоко содержа­тельный статус его мало интересует. Леонтьев стремится развить и уточнить содержание идеи общего равновесия. При учете истории развития концепции общего равновесия сразу же выясняется, что она далека от того, чтобы быть эмпирически пустой. Идея общего равновесия — это не тот соперник, который заслуживает нокаута. Недостаток теоретичности не позволяет Блаугу избежать рециди­вов левитерального фальсификационизма.

Различие позиций Блауга и Леонтьева показательно еще в од­ном отношении. Они по-разному учитывают фактор роста науч­ного знания. Блауг, следуя Попперу, прекрасно осознает, что если факты не описываются данной теорий, то следует обратиться к ее сопернице. Но в случае с концепцией общего равновесия он рас­сматривает, по сути, лишь один ее вариант — тот, который назван именами Вальраса, Эрроу, Дебре. Леонтьев стремится показать идею общего равновесия в развитии.

259

Блауг является прекрасным знатоком истории экономической теории [25]. В связи с этим любопытно посмотреть, как он реали­зует свой историко-теоретический потенциал в методологическом отношении. На наш взгляд, ему не удается его использовать в сис­тематической форме. И вот почему. Блауг высоко ценит филосо­фию науки, прежде всего К. Поппера и И. Лакатоса, а потому он всячески стремится использовать ее потенциал. Следуя этим двум философам, Блауг часто упоминает конфликты теорий, причем, как правило, имеющих место в рамках одной и той же научно-ис­следовательской программы. Он не выстраивает исторический ряд теорий и не стремится определить его внутреннюю структуру (строй). Это обстоятельство отнюдь не способствует приданию его фальсификационизму теоретической основательности.

Итак, подводя итоги, следует отметить, что для методологии Марка Блауга характерны две главные особенности. Это, во-пер­вых, умеренный дуализм фактов и ценностей и, соответственно, так называемых позитивной и нормативной экономических тео­рий. Во-вторых, он придерживается концепции довольно жестко­го фальсификационизма, не лишенного налета левитеральности. В анализе мнимого дуализма фактов и ценностей ему не удалось достичь особого успеха. Возможно, сказалось отсутствие содержа­тельных философских анализов природы ценностей. Блауг опира­ется на воззрения социолога и, в меньшей степени, экономиста М. Вебера. Но философия последнего далеко не безупречна.

Что касается принципа фальсификации, то здесь М. Блауг пре­успел. Его методология насквозь проникнута пафосом воли к ис­тине. Такого рода энтузиазм, бесспорно, прекрасно гармонирует с содержательностью науки. На его фоне даже недостатки левите-рального фальсификационизма не приобретают решающего зна­чения.

Но самое главное достижение Блауга состоит не столько во внедрении в экономическую науку принципа фальсификациониз­ма, сколько в приобщении ее к передовой философской мысли. Задача анализа философии науки и экономической теории столь сложна и многоаспектна, что решение ее по силам лишь сообщест­ву экономистов и философов в целом. В этой связи Блауг сделал, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было другой.

260