3.4.4.3. Два варианта неокантианства и Methodenstreit

В немецкой философии науки всегда относились с подозритель­ностью к эмпирицизму и индуктивизму. В середине XIX в. Немец­кая философия, устремившись в заоблачные дали гегелевского абсолютного духа, потеряла почву под ногами. Недовольные как диалектическим рационализмом Гегеля, так и приземленным бри­танским эмпирицизмом, философы искали новые пути обоснова­ния наук. Так возник призыв «Назад к Канту».

Неокантианство — философское движение 1870—1918 гг. После окончания Первой мировой войны оно потеряло некоторую ранее присущую ему консолидацию. Из всех стран Европы неокантиан­ство было наиболее популярным в Германии, где образовались два его центра: на севере (Марбургская школа) и на юго-западе (Ба-денская школа). Наиболее видными представителями Марбургской школы были Г. Коген, П. Наторп и Э. Кассирер, а Баденской — В. Виндельбанд и Г. Риккерт. Исторически получилось так, что между марбургцами и баденцами сложилось известное разделение труда: первые оказались более сильными в области логико-мате­матических наук, вторые — в гуманитарной сфере.

А. Марбургская школа

Бесспорным лидером марбургцев был Герман Коген. Главная его новация состояла в обогащении кантианства достижениями математики XIX в. И неевклидова геометрия, и математический анализ, и понятие функции, считал он, являются продуктами сво­бодной деятельности рассудка, а не результатом обобщения чувст-

733

Венных данных посредством образования абстракций. Не чувст­венность, как полагал Кант при интерпретации возможности арифметики и геометрии, а мышление является первоисточником науки. Вещи и чувства не даны нам, а заданы как загадки. Что они представляют собой, человек узнает на основе науки, рассудка.

Свой научный метод, а он по праву считается априористичес­ким, марбургцы относили ко всей культурной жизни, извлекая его из лона математики и отчасти естествознания. Интересно просле­дить за тем, как марбургцы пытались приспособить его к специфи­ке гуманитарных наук. Во-первых, они исходили из положения, что основу всех гуманитарных наук составляет этика. Во-вторых, марбургцы опирались на понятие функционального ряда перемен­ных величин, у которого нет окончательного конечного пункта. Отсюда извлекалась этическая формула П. Наторпа и социал-де­мократического политика Э. Бернштейна: «Движение — все, цель — ничто». В-третьих, они стремились конкретизировать эти­ку посредством использования юридических формул. Разумеется, оставалось в силе требование реформ («движение — все»). В итоге родилась идея постепенного построения общества товарищеской солидарности (Коген и социал-демократ Ф. Лассаль). Вместо клас­совой борьбы марбургцы предлагали путь постепенных реформ в интересах трудящихся. Ясно, что марксисты и Лассаля, и Берн­штейна назвали оппортунистами в рядах рабочего движения.

Строго говоря, марбургцам не удалось подвести под обществен­ные науки сколько-нибудь основательную методологическую базу. Именно по этой причине им не суждено было существенно спо­собствовать развитию экономической науки. Априоризм, посто­янно увлекаемый в область этики, якобы автономной от жизнен­ных реалий, было трудно увязать с актуальными задачами эконо­мической науки.

Б. Баденская школа

Самое интересное у баденцев — учение о ценностях. И В. Вин-дельбанд и Г. Риккерт придерживались убеждения, что для естест­вознания характерен генерализирующий (от лат. Generalis — об­щий), а для гуманитарных наук — идеографический (от лат. Idios — особенный и grapho — пишу), или индивидуализирующий, метод. В первом случае используются понятия, а во втором — ценности. К сожалению, баденцы допустили отнюдь не безобидную переста­новку принципов, исходя в своей логике из доминирования в ес­тествознании общего, а в исторических науках — единичного. В этой связи они наукам о природе приписывали закономерности,

734

А наукам о культуре — отношения к ценностям. Правильная же ло­гика состояла в рассмотрении в качестве исходных принципов со­ответственно метода семантических (описательных) понятий и метода прагматических понятий, т.е. Ценностей.

Если бы баденцы не допустили упомянутую перестановку прин­ципов, то они пришли бы к правильному выводу о наличии во всех науках как общего, так и единичного. Известное различие состоит лишь в том, что единичное и общее в естествознании описывают­ся дескрипициями, а в исторических науках они понимаются на ос­нове ценностей.

«Историческая наука, — утверждал Г.Риккерт, — имеет дело с ценностями лишь постольку, поскольку объект, понятый индиви­дуализирующим способом, имеет вообще какое-нибудь значение для ценности» [154, с. 207]. Но суть дела состоит в том, что ценности позволяют интерпретировать смысл поступков людей. Вопреки баденцам исторические науки интересуются не только единичным, но и общим, именно поэтому в них столь большое внимание уде­ляется ценностям.

Мысль об эквивалентности «соотнесения с ценностью» и ин­терпретации посредством ценностей была хорошо известна баден­цам. Но они ее отвергли, будучи уверенными, что, как разъяснял их позицию М. Вебер, интерес к историческому индивидууму, на­пример к «Фаусту» Гете или к «Капиталу» Маркса, не выразить родовым понятием [34, с. 450—452]. Мы сталкиваемся здесь с по­разительным недопониманием сути метода гуманитарных наук. Разумеется, «Капитал» Маркса неповторим. Верно также, что под­ведение его под категорию «научно-экономическое произведение» не сулит каких-либо решающих прозрений. Но поставим вопрос по-другому: можно ли понять «Капитал» без ценностей? Очевидно, нет. Более того, выясняется, что эти ценности не могут быть про­извольными, их надо взять из арсенала экономической науки. «Ка­питал» — неповторимый труд, но понимаем мы его посредством тех же самых ценностей (экономических понятий), что и произве­дения А. Маршалла, Дж. Кейнса и М. Фридмена. Своеобразие культурно-исторического объекта не приходит в противоречие с его концептуальным постижением посредством ценностей. Зем­ля — уникальный геологический объект, но познаем мы его по­средством описательных понятий. «Капитал», экономика России или США — это тоже уникальные объекты, но они познаются кон­цептуально, т.е. Посредством понятий, в данном случае экономи­ческих ценностей. Граница между науками о природе и науками

735

Об обществе разделяет не общее и единичное, а семантические и прагматические концепты.

Итак, несомненная заслуга баденцев состоит в том, что они, во-первых, специфику гуманитарных наук связали с институтом ценностей; во-вторых, соотнесли выработку ценностей со способ­ностью практического разума — излюбленного предмета обсужде­ния их философского учителя И. Канта. Относительно природы ценностей и их измерений баденцы часто высказывались неточно. Но надо иметь в виду, что в учении о ценности они были перво­проходцами.

В. Methodenstreit

Эпохи грандиозных философских и экономических исследо­ваний далеко не всегда совпадают друг с другом. Это обстоятель­ство затрудняет сопоставление философии и экономической на­уки. Но бывает и так, что они, неожиданно столкнувшись друг с другом, вынуждены вступить в трудный диалог. Такие события произошли в 1883 г. Именно в этом году опубликовали свои труды основатель австрийской школы Карл Менгер («Исследования о методе социальных наук и политической экономии в особенно­сти») и герменевтик сознания Вильгельм Дильтей («Введение в науку о духе»). На эти два труда оперативно откликнулся доволь­но резкой рецензией «К вопросу о методологии государственных и социальных наук» глава «новой» исторической школы Густав фон Шмоллер. Как выяснилось, все трое были обеспокоены од­ним и тем же, а именно методом гуманитарных наук. В отличие от Дильтея Шмоллер и Менгер были экономистами, спор между ними быстро принял довольно ожесточенный характер, во многом обусловленный различием их политических позиций. Шмоллер был одним из официальных идеологов Германского рейха, вызы­вавшего ненависть у каждого свободолюбивого австрийца, в том числе и Менгера. Разумеется, нас интересуют не политические, а методологические разногласия Шмоллера, Менгера, а также Дильтея.

В интересах дальнейшего исследования нам представляется наиболее целесообразным следующий план. Будут определены ис­ходные позиции методологических дуэлянтов, вычленены актуаль­ные проблемы рассматриваемого спора, намечены пути разреше­ния этих проблем. Последний момент является центральным. Дело в том, что с современной точки зрения воззрения всех трех авторов далеки от безупречных. Они были скорее в состоянии поставить проблемы, чем разрешить их.

736

Г. Шмоллер в методологическом отношении принадлежал к очень влиятельному во второй половине XIX в. Движению немец­кого историцизма (Л. Ранке, Т. Моммзен, Г. Дройзен и др.). Для немецкого историцизма были характерны следующие черты [152, с. 287]:

Замена абстрактных обобщений наблюдением индивидуаль­
ного характера исторических событий;

Интерпретация истории как творения людей;

Отрицание возможности сведения исторических наук к естест­
вознанию.

Основная проблема историцистов являлась кантианской, необ­ходимо было понять различие, существующее между естествозна­нием и гуманитарными науками. Но априоризм Канта их не уст­раивал. В связи с этим они несколько сдвигались в сторону пози­тивизма Конта и Милля: исследователей должны интересовать конкретные эмпирические факты. Впрочем, утилитаризм британ­ских экономистов немецким историкам был явно несимпатичен. Они не желали быть захваченными исключительно приземленной эмпирией. Но как ее избежать? Устремиться в сторону культуры и этики. Именно это стремление характерно для Шмоллера. Он счи­тал национальную экономию этической дисциплиной или «вели­кой морально-этической» наукой [77, с. 68—69]. Товары, капитал, рынок, обмен, государство — все это числится за экономической наукой, но ее главный предмет другой, а именно этика, культура, общность языка, истории и обычаев. Всеобщее — это дух народа, нации. Не останавливаясь на ряде национальных предрассудков Шмоллера, которые он, впрочем, умел приглушать, обратим вни­мание на то, как разрешался им важнейший методологический вопрос о соотношении единичного (индивидуального) и общего. Для Шмоллера жизнь каждого человека индивидуальна, а вот дух народа — это общее. Главная его беда состояла в том, что он не понимал статуса экономических понятий.

Для Шмоллера появление работы К. Менгера было явным при­знаком дискредитации экономической теории в немецкоязычном мире. Менгер вполне сознательно присоединился к философии английских утилитаристов. Свою позицию он считал весьма выве­ренной и в теоретическом, и в этическом плане. Для представите­лей австрийской школы политико-этическое содержание их теории состояло в укреплении института свободного рынка как непремен­ного условия свободного развития каждой нации [240]. Утвержде­ние Шмоллера, что подлинная экономическая теория не должна

737

Быть абстрактной, закованной в формулы и теоремы, универсаль­ной, не учитывающей своеобразие исторических эпох и наций, Менгеру, равно как и его последователям, представлялось ошиб­кой историцизма, обусловленной частично методологическими, но еще больше политическими причинами.

Что касается В. Дильтея, то он вслед за известным историком Г. Дройзеном полагал, что природу люди объясняют, а духовную жизнь понимают. Объяснение предполагает подведение частных случаев под общее (закон). Но что происходит в гуманитарном познании? Дильтей увидел выход из затруднительного положения в цепочке: жизнь — личность и ее мир переживаний — понимание. Жизнь заключается во взаимодействии личностей. Полнота жиз­ни вплоть до ее неразличимых глубин сопутствует личности в ее переживаниях. «... Сопережитое дано в понимании» [55, с. 130]. Дильтей стоял у истоков учения о ценности, которое, как уже от­мечалось, целенаправленно развивалось баденцами В. Виндель-бандом и Г. Риккертом. Впрочем, в отличие от этих авторов у Дильтея слишком много метафизики переживаний, несовмести­мой с серьезным отношением к концептуальности, без которой немыслима наука. Интересно, что представители австрийской школы признали в Дильтее близкого им по духу исследователя. Надо полагать, они считали принципиально совместимыми защи­щаемую ими теорию полезности с философией переживаний. Следует, однако, заметить, что полезность из маржиналистской теории — это больше чем переживание, она выступает в качестве ценности как концепта.

Для Шмоллера, особенно в последний период его жизни, фи­лософия Дильтея была отчасти приемлема, ибо он трактовал цен­ности как результат функционирования чувств [77, с. 76]. Но он не мог обнаружить у Дильтея самого главного, а именно высоких от­кровений духа народа. В конечном счете, полагал он, все пережи­вания личности укоренены в этике и культуре народа.

Как нам представляется, для рассматриваемого спора методов, Methodenstreit, характерны несколько смешений: абстрактного с конкретным; индивидуального с общим; индукции с дедукцией; длительного исторического с настоящим; философии экономиче­ской науки с самой этой наукой. В одних случаях то, что должно рассматриваться как слитное, например единое и общее, расчле­няется; в других случаях то, что должно рассматриваться как раз­дельное, например этика и экономическая наука, некритически объединяется. Проблемы выдвигаются, но не решаются.

738

Все три спорящие стороны обладали смутными представлени­ями о характере экономических концептов, т.е. Об экономических ценностях. Если бы акцент был сделан на их концептуальной при­роде, то тотчас бы выяснилась бездумность противопоставления единичного (индивидуального) и общего. Отпало бы обвинение Шмоллера в адрес Менгера, что в его теории нет индивидуального (экономические ценности непременно объединяют в себе инди­видуальное и общее). А сам он имел бы возможность встретиться с общим не в туманной этической дали, а в экономической науке, руководствующейся экономическими ценностями. Противопо­ставление абстрактного и конкретного также надуманно, ибо по­нятия не являются абстракциями.

Складывается впечатление, что Шмоллер — индуктивист, а Менгер — дедуктивист априорного толка. Но и это различение несостоятельно. Этика Шмоллера, в частности его представление о социальной справедливости и необходимости социализма, от­нюдь не следовала из отдельных исторических фактов. И Шмоллер и Менгер придумывали свои концепты таким образом, чтобы обес­печить успех дела экономического развития. Они действовали еди­нообразно, при случае используя дедуктивный вывод. Отзываясь негативно об использовании в экономической науке математики, Шмоллер допускал грубую методологическую ошибку. Эффектив­ность математизации экономической науки значительно выше, чем он предполагал. Настаивая на сопряженности экономической науки и этики, Шмоллер был, несомненно, прав, но он отождест­влял их, а это уже ошибка. Экономическая этика конституируется лишь там, где продуктивно и всесторонне проблематизируется сама экономическая наука. Ни Шмоллер, ни Менгер не преуспели в этом. Захваченный многообразием экономических отношений, Шмоллер отказывался допустить, что оно может быть понято кон­цептуально. А между тем это действительно возможно, но для это­го нужна значительно более развитая теория, чем та, которая была в распоряжении экономистов XIX в. Основанием многих критиче­ских аргументов Шмоллера, инициатора Methodenstreit, было про­тивопоставление макро- и микроэкономики. Выступая от имени макроэкономики, Шмоллер, естественно, не мог найти ответы на свои недоуменные вопросы в микроэкономической теории Мен­гера. Что же касается Дильтея, то его чувственная теория понима­ния, по сути, не могла помочь экономистам. Подлинная природа концептов гуманитарных наук им так и не была выяснена.

739

Анализируемый Methodenstreit интересен не столько безукориз­ненными выводами (их, по сути, нет), сколько сочетанием, порой довольно странным, философских и экономических аргументов. Пытаясь разобраться в своем собственном деле, экономистам при­шлось обратиться к философии. Шмоллер объединил в своих воз­зрениях Конта (ибо настаивал на опоре на факты), Канта (в поис­ке абсолютной этики) и Гегеля (постоянно ссылаясь на дух наро­да). Менгер объединил английский утилитаризм (развивая концепцию субъективной полезности) с априоризмом Канта (на­стаивая на чистой, не замутненной прагматическими реалиями экономической теории). Обе стороны в поздний период их твор­чества терпимо относились к учению о ценностях, стартовавшему у Дильтея и получившему относительно законченный смысловой вид у неокантианцев Виндельбанда и Риккерта, а затем у знаме­нитого социолога М. Вебера. Кстати, английские маржиналисты в отличие от своих австрийских коллег всегда относились к понима­ющей философии Дильтея — Вебера крайне отстраненно.

К сожалению, это также необходимо отметить, интереснейшие исследования экономистов-маржиналистов прошли мимо внима­ния философов, в том числе баденцев. В случае если бы они про­анализировали концептуальный состав экономической теории Менгера, то им пришлось бы внести коррективы в свое учение о ценностях, не связывая их статус исключительно с индивидуали­зирующим (идеографическим) методом.

Отметим в заключение данного параграфа, что в конечном сче­те неокантианская философия науки сблизилась с экономической наукой. Methodenstreit вызвал к жизни целый ряд методологических вопросов, разработка которых привела к философии науки XX в.